Михаил поднял голову, глаза у него блестели. Женька прошлепал босиком к нему и с любопытством посмотрел на рисунок в книге, изображавший чудовищный взрыв.
— Вот это да! — восхитился Женька.
— Погоди, — отмахнулся Михаил, осененный какой-то идеей, и снова склонился над книгой. — Так... «Составление смеси Сайрес Смит произвел один». Так... «Серный колчедан, пирит, азотная кислота, глицерин и вода пресная»... И вода пресная, — задумчиво повторил Михаил.— Есть рецепт! Жень, погляди, тетя Клава легла спать?
— Сейчас, — Женька подбежал к окну и выглянул. — Света на веранде нет.
— Одевайся, — вскочил Михаил. — Айда!
— Куда?
— Потом узнаешь, — Михаил торопливо просунул ноги в брюки. Ребята потихоньку спустились по лестнице, такой скрипучей в этот поздний вечер. Днем она почему-то не скрипела. На цыпочках пересекли двор и вышли за калитку. Такую неимоверно скрипучую сейчас. Днем она почему-то не скрипела. Пустынно было на улице. И каждый их крадущийся шаг звучал в темноте. Под ногами скрипели шлак, песок и галька, которые также почему-то не скрипят днем. Они подкрались к железным воротам у дома Молчуна, где обычно собиралась Борькина компания. И эти ворота, оказывается, тоже скрипели. Да еще как! Ветер раскачивал ржавые створки, и они рычали, будто цепные псы.
Женька проскользнул во двор, чувствуя, как мечется в груди сердце, как оно не хочет, чтобы Женька входил во двор. Но в третий-то раз Женька не мог предать Михаила. Даже у неистребимой трусости есть свои пределы. Тем более они такое задумали, такое! Когда Михаил сказал ему по пути о том, что они сделают, Женька аж затрясся.
— Ну чего ты? — послышался свистящий шепот Михаила с улицы.— Быстро!
Михаил нарисовал на воротах мелом кружок, а Женька со двора тихонько постучал согнутым пальцем по воротам.
— Выше, — сказал Михаил. Женька постучал выше.
— Ниже.
Женька постучал ниже.
— Левее, — приказал Михаил.
Женька постучал левее.
— Хорош! — сказал Михаил.
И Женька тоже нарисовал мелом кружок на воротах со двора, точь-в-точь совпадающий с Мишкиным кружком на улице. Михаил проскользнул во двор. При свете луны были видны валуны, укрепляющие песчаный откос. Таких валунов в каждом дворе — пруд пруди.
— Выбирай подходящий по весу, — сказал Михаил. Женька ухватился за самый большой.
— Не сможешь, — проворчал Мишка и выбрал для него сам, поменьше.
Женька взвесил камень на руках:
— Годится.
Михаил положил камень метрах в трех от ворот.
— Докинешь?
— За-запросто, — заикаясь от волнения, ответил Женька.
— Чур, по моей команде. Как скажу: три! — кидай.
Они вышли на улицу и двинулись домой уже не таясь. Поглядывали друг на друга, подмигивали, посмеивались и заговорщицки прикладывали палец к губам. Мостовая теперь совсем уж не страшно, а как бы задорно, весело и ободрительно поскрипывала под ногами.
Всю ночь Женьке снились взрывы: гранатные, снарядные... И термоядерные!
Наступило утро, с четкими гранями тени и света во всех дворах, с пробуждающимся шумом дня, с молчанием спокойного моря и криками петухов, вероятно, радующихся тому, что они не попали в суп.
Михаил и Женька шли по улице.
— Думаешь, выйдет? — волновался Женька.
— Еще как грохнет! — уверенно заявлял Михаил.
На пересечении двух проулков они крепко пожали друг другу руки.
— Не забудь, — предупредил Михаил, — считаю до трех. Бей в ту же точку.
— Не промахнусь, — сказал Женька. И они расстались. Женька свернул в правый проулок, Михаил — в левый. Он нарочно помедлил, выжидая, когда Женька, петляя дворами, подберется к тем самым железным воротам, что стояли напротив дома Молчуна.
Возле этих ворот на лавочке, как издавна повелось, уже играли в домино Борис, Молчун и Хихикало. Пес Фантомас лениво лежал на земле, косил глаз на пролетающих мимо мух и для острастки щелкал зубами.
Завидев Мишку, Борис направил на него половинку подзорной трубы и сказал:
— Труба твое дело, — встал и, скорчив зверскую рожу, затопал ногами, так обычно пугают маленьких.
Пес тоже встал и отчаянно зевнул с такой скукой, что проходящий мимо моряк тоже зевнул и неодобрительно покосился на него.
Михаил решительно подошел к лавочке и сунул руку в карман.
— Понял, — «догадался» Борис, повернулся к своим и, рисуясь, сказал: — Подмазывается. От подзорной трубы хвост принес. То-то! — подмигнул он Михаилу.
Пес снова зевнул, и Борис, подавляя невольный зевок, прикрикнул:
— Фантомас, брысь!
Михаил с величайшей осторожностью достал из кармана пробирку с прозрачной жидкостью и вынул пробку.
— Нитроглицерин, — коротко сообщил он. — Взрывается от сотрясения.
— Ой-ой-ой! — дурашливо запричитал Борис и, попятившись, упал на услужливо подставленные руки Молчуна и Хихикало. — Сейчас от нас яма останется. Ой, Мишенька, пощади, — умолял он, — прости меня, пожалуйста, я больше никогда не буду, Мишенька! Я хороший, Мишенька!
— Отдай трубу, — спокойно сказал Михаил.
— Я добрый, Мишенька! — стонал Борис, входя во вкус. — Прости меня, пожалуйста!
— Отдай трубу, — повторил Михаил.
— Какую трубу? — «недоумевал» Борис, взглядом призывая дружков в свидетели. — Эту? Сейчас, сейчас, сейчас, внимание... Снимаю. Снимочек завтра, за пять рублей. Цветной!
