Объяснимое чудо - [12]

Против «великолепнейшего экземпляра» отец не возражал, но что касается «ночной посуды»… Я заметил, как он принялся сворачивать самокрутку, причем ноздри его раздувались.

— Н-да, — сказал он наконец, бросив выразительный взгляд на огромный живот медика, — жаль, что вот нашего брата нельзя проутюжить, небось не занимали бы так много места.

В кухне наступила тишина; моя маленькая сестренка, улучив момент, высунула голову из спальни и спросила, скоро ли будет ужин, хотя, добавила она, к нам идет еще какой-то дядя. А дядя, вернее, тетя входила уже на кухню: это была Алиса. С Алисой, по правде говоря, мы не поддерживали отношений, так как она вечно бросала камни из своего сада в наш, но теперь мы были рады и ей.

В молодости Алиса пела где-то на ипподроме игривые песенки и сохранила с того времени хрипловатый голос и взгляд обольстительницы. С Ионатаном она не церемонилась — его она знала еще в ту пору, когда он назывался Йонни; дернув его слегка за ухо, она пробасила:

— Привет, божий человек!

Советника же медицины она оглядела внимательно и тоном грубоватым, но вполне дружелюбным заметила:

— Ах, вы тот самый дядя доктор с шикарным драндулетом! Боже мой, сколько воды утекло с того времени, когда я знавала господ анатомиков… Или, быть может, мы с вами имели удовольствие?..

— Нет, — проворчал доктор; не такой, мол, он еще старый, как выглядит.

Тут даже Ионатан не удержался от кисло-кроткой улыбки. А Алиса мгновенно вспомнила, что она, собственно, пришла из-за этих вот «малюсеньких, славненьких рыбочек», и, усевшись перед аквариумом, без умолку повторяла:

— Боже мой, боже мой, красотища какая!

Поскольку рыбки снова вступили в свои права, лицо у отца понемногу разгладилось. И все-таки у него, кажется, возникли сомнения относительно полезности последнего приобретения, а приход следующего гостя отнюдь не способствовал тому, чтобы рассеять их.

В уже переполненную кухню вперевалку вплыла тезка цих-лиды, лавочница Гульда. Мне всегда казалось, что Гульда ведьма. Она уже давным-давно не стояла за своим прилавком, ее ноги этого не выдерживали, она была настолько толста, что объезжала своих должников-покупателей на электротележке. И все ее участие в деле заключалось теперь единственно в том, что она следила за своевременным погашением долгов покупателями, бравшими по записи.

В ее лавке долги уплачивались не как обычно, то есть при очередной покупке товара; для этого нужно было подняться на второй этаж и войти в комнату, где всегда было нестерпимо жарко и, казалось, навечно устоялись все запахи молочной лавки. Тут-то в полутьме и восседала Гульда, взимая долг!.. И так как ни одного гроша она не принимала без того, чтобы не прочесть должнику лекции о бренности мамоны, то моя мать, если нужно было что-то уплатить, посылала наверх меня.

Без сомнения, Гульда была ведьмой; даже сейчас, когда она стояла в ярком свете кухонной лампы, это впечатление не исчезало. Сначала она осмотрела своими довольно противными маленькими глазками широкий буфет, на котором было приготовлено к ужину, и, лишь убедившись, что нами ничего не было куплено у ее конкурентов, уставилась на аквариум.

— Так-так, — сказала она, когда Ионатан и Алиса поспешно уступили ей место: они, как и мы, вечно были ее должниками, — так-так, это и в самом деле интересно. И денег это, надо думать, кое-каких стоило, а?

Пусть не думают, что у нее на уме одни только поганые деньги, в могилу она их все равно не возьмет, да, да, в последнее время она довольно часто размышляет о смерти, однако дела ей после себя хочется оставить в порядке, ну, а кто-то сказал ей, что мы приобрели что-то необыкновенное, и она случайно обнаружила в своей книжке, что за кое-какой товар мы еще не уплатили; вообще-то деньги — проклятье, а сколько, между прочим, стоили рыбки?

Появление пастора Мейера на время избавило отца от ответа. Пастор оглядел столь необычное сборище мягким вопрошающим взором, весело произнес: «Добрый вечер всем, всем, всем», — правда, не без того, чтобы не метнуть молниеносного взгляда в сторону Ионатана, взгляда, которым он давал понять, что этого вот «шарлатана» он хотел бы исключить из своего «всем, всем, всем», — а потом сказал, что до него дошла весть, будто мой отец собрал в стеклянном сосуде дивное множество божьих тварей, и это согревающее душу известие повлекло его сюда по темным и дождливым тропам. То, что до пастора Мейера «дошла весть», никого особенно не удивило, у нас в округе почти не было дела, о котором он не проведал бы; мой отец даже пустил в обращение прозвище «Пинкертон господа бога», ибо не варилось еще такого мяса в кастрюлях общины, о котором бы не пронюхал сей «пастырь духовный». И его выражение «дождливые тропы» как нельзя было к месту, поскольку шнурованные сапоги господина пастора выглядели так, будто он часа два брел по размытой глине. Мать не сводила взора с грязных пасторских сапог, вздрагивала каждый раз, когда с них сваливался очередной комок глины, тут же попадавший под широкие подошвы духовного гостя.

Пастор Мейер, как видно, решил не упускать возможность потренироваться в общении с возлюбленной паствой, в своей речи он вперемежку с душеспасительной церковной лексикой усердно употреблял хлесткие народные словечки, причем внешность и поведение наших экзотических рыбок служили для него источником разнообразных сравнений и аллегорий.