Обвиняется в измене?.. - [14]

Антон невольно поежился. Резервы, конечно, разворачивались, но считать Германию ослабленной было, видимо, несколько преждевременным. Об этом нельзя говорить, но думать ему никто запретить не может, — думать, сопоставлять и анализировать. В сорок втором немцы опять перешли в наступление и нанесли серьезные удары, да и Сталинград потребовал от страны напряжения всех сил.

Одиннадцатого декабря сорок первого, выступая в рейхстаге, Гитлер тоже подводил некоторые итоги первых месяцев войны, огласив цифры потерь германской армии. По данным немецких штабов, с двадцать второго июня по одиннадцатое декабря германская армия потеряла убитыми около ста шестидесяти трех тысяч человек, ранеными — более пятисот семидесяти тысяч, пропавшими без вести — более тридцати трех тысяч. Всего семьсот шестьдесят семь тысяч четыреста пятнадцать человек. Была названа и цифра общего числа русских пленных — три миллиона восемьсот шесть тысяч человек. Совинформбюро тут же опровергло эти цифры, указав, что за пять месяцев войны мы потеряли без вести пропавшими и пленными не более пятисот двадцати тысяч бойцов и командиров. Конечно, каждая из воюющих сторон стремилась преувеличивать потери противника и преуменьшать свои, но огромная разница в данных невольно заставляла задуматься.

И еще — известная нота народного комиссара иностранных дел товарища Молотова «О возмутительных зверствах германских властей в отношении советских военнопленных», направленная двадцать пятого ноября сорок первого года всем послам и посланникам стран, с которыми СССР имеет дипломатические отношения. Ведь не просто так она родилась?

Удивительно, что сотворил фюрер с трудолюбивой, музыкальной нацией за какой-то десяток лет. Или это все подспудно зрело в тайниках душ бюргеров и буршей, юнкеров и офицеров, лавочников и ремесленников? Работая за рубежом, Волков не раз слышал речи Гитлера. Ему не нужно было переводчика — прекрасно владея немецким, он с содроганием слушал, как динамик доносил до него голос «вождя»:

«Мы должны остерегаться мысли, сознания в должны подчиняться только нашим инстинктам. Вернемся к детству, станем снова наивными. Нас предают анафеме, как врагов мысли. Ну что ж, мы ими и являемся. Я благодарю судьбу за то, что она лишила меня научного образования. Я себя чувствую хорошо. Мы живем в конце эпохи разума. Суверенитет мысли является патологической деградацией нормальной жизни. Сознание — это еврейское изобретение, это то же самое, что обрезание, калечение человека… Ни в области морали, ни в области науки правды не существует. Только в экзальтации чувств можно приблизиться к тайне мира».

Бедная Германия, давшая миру столько гениев.

С декабря сорок первого прошло больше года, маршалы Ворошилов и Тимошенко успели показать себя — не та у них теперь слава, о которой раньше пели, не нашла она их под Ленинградом и Смоленском: потерн обеих сторон увеличились, напряженность на фронтах возрастает. Каждый день войны требует массы продовольствия, техники, боеприпасов, людских резервов, вооружения. А тут еще засела занозой около Москвы вражеская агентурная станция.

Почему генерал Ермаков не передал материалы в территориальные органы государственной безопасности, а поручил заниматься этим делом ему, майору Волкову? Что скрывается за не расшифрованными до сяк пор колонками цифр посланного за линию фронта сообщения немецких агентов, какая тайна?

Видимо, у генерала есть на то причины, о которых Антону пока неизвестно, но станцию надо обнаружить, узнать, о чем она передает, торопливо выстукивая в эфир шифровки. Кому — уже известно, но о чем, от кого получены передаваемые сведения?

Место, откуда велась передача, тухлое — в сельских пригородах трудно обнаружить и взять вражеских агентов: деревенские усадьбы под Москвой густо застроены, там дровяные сараи, подвалы, погреба, заваленные старым скарбом чердаки, многие дома и дачи давно пустуют. Милиция и военкоматы уже ориентированы, работают, ищут, но надо скорее, скорее!

Специалисты по дешифровке только разводят руками — ничего не получается. Генерал предложил привлечь к работе знакомого профессора математики, уже несколько раз оказывавшего помощь в разгадывании подобных ребусов. И вот Антон шагает к нему домой, положив в карман гимнастерки листочек с колонками цифр. Что-то скажет ему профессор?

На перекрестке регулировала движение девушка-милиционер. Из-под форменной шапки-ушанки выбилась светлая прядь волос, лицо на ветру раскраснелось, брови сердито нахмурены. «Совсем еще девчонка, — подумал Волков. — А тоже служит. Все война переломала, но привыкнуть к этому трудно. Умом вроде бы понимаешь, а сердце о своем говорит. Потом, когда кончится лихое время, станет трудно поверить, что все уже позади. Если, конечно, удастся дожить до того светлого дня…»

Посмотрев на огромный дом, стоявший за спиной молоденькой регулировщицы, он вдруг вспомнил, как осенью сорок первого решили вопрос о создании внутреннего кольца обороны города и начали распределять между сотрудниками управления огневые точки в домах на Садовом кольце — толстостенных, с узкими окнами, похожими на бойницы. Одному из оперуполномоченных из соседнего отдела, по горькой иронии судьбы, досталась в качестве огневой точки его же собственная квартира. А Москва готовилась к эвакуации и эвакуировалась, даже товарищ Сталин, как шепотком поговаривали, собирался уехать, но в самый последний момент передумал и остался.