Обвал - [13]

Стас покачал головой и, ничего больше не сказав, поехал дальше.

У машиниста Стас получил свою посылку. Небольшой мешочек, в каких прежде сахарный песок продавали, а в нём килограмма полтора мелких скользких семечек. Лён. Ещё не скоро городу и деревне станет жизненно необходимо волокно, а вот льняное семя нужно уже сейчас. В Подворье поставят маслобойку, жмых пойдёт скотине, а маслом можно и кушу сдобрить, но главное – это свет. Восковых свечей не напасёшься, сальные воняют, да и жалко свиной жир на свечи переводить. А льняное масло горит ярко и некопотно. Не скоро по избам загорятся смирные огни лампадок, но если сейчас ими не озаботиться, то и вовсе никогда их не будет.

Раз уж оказался на станции, Стас проехал вдоль торговых рядов, которые всё больше напоминали церковную паперть с выстроившимися нищими. Остановился у бывшего багажного отделения, возле стены объявлений, стены плача. Хотел взглянуть на поблекшую надпись: «Юля Смирнова. Петербург. Уехала с ходоком в деревню».

У стены Стас увидел мужчину, очевидно, сошедшего с приехавшего поезда. Мужчина стоял, в сотый раз перечитывая надпись. Стас сразу узнал его, хотя приехавший сильно изменился и ничуть не напоминал красавца с фотографии.

– Леонид?

Леонид обернулся. Стаса обжёг дымный огонь, полыхавший в глазах.

– Я подворинский ходок, – сказал Стас.

– Как она?

– Нормально.

Стас мотнул головой в сторону саней, Леонид, подхватив тощую котомку, пошёл следом за Стасом. Больше он ничего не спрашивал, и это было единственное, что как-то позволяло дышать.

Стас уселся в сани, Леонид устроился рядом.

– Не вздумай с саней спрыгивать, – произнёс Стас, разбирая вожжи.

– Увозит, увозит! ¬– загомонили в толпе.

«Что делаю?.. – стучало в висках. – Что делаю? Но ведь он и без того всё прочёл, понял и уже в следующую ездку встретил бы меня у границы. И не отвяжется, гад, не прогонишь его, ходил бы живым укором, требовал бы Юлю назад. А он понимает, сволочь, что она в городе погибнет? Ни прокормить её, ни защитить он не сможет. А я – могу!

Рабочие, тянущие на санях привезённые Стасом продукты, попались навстречу. Четыре человека волокли сани, ещё десять, вооружённые арматурными прутьями, охраняли обоз.

Стас, не останавливаясь, громко сообщил:

– Второй ездки не будет.

То же повторил у границы. Никто не переспросил, все видели, что на санях два человека.

Потянулся ветшающий частный сектор. Дорога свернула на мост через речушку. Речка махонькая, а мостик бетонный, долго простоит, искать объезд не придётся.

Теперь их никто не видит, кругом пластается мёртвая зона. Если сейчас столкнуть незваного гостя с саней, всё кончится в полминуты. Шлепок о землю, несколько хриплых проклятий и тишина в итоге. Снег припорошит грязное пятно, и только вытаявший по весне ком одежды будет напоминать о разыгравшейся трагедии. Но кто здесь увидит эти тряпки? В городе достаточно мрачно сказать: «Не довёз» – и всё, никто не спросит, не попеняет. А на селе и вовсе не узнают, что кого-то он пытался везти. Пройдёт сколько-то времени, Юля привыкнет к мысли, что ей некого ждать, кроме Стаса. Она станет его женой, верной, доброй, ласковой. Она уберёт с комода проклятую фотографию и, даже наедине с собой, не станет доставать её. Она будет рожать Стасу детей: мальчишек и девчонок с зелёными искрами в глазах. Всё будет хорошо и даже ещё лучше, но Стас будет помнить, что в основе его краденого счастья лежит бесчеловечный обман.

Если ты любишь женщину, а не себя, ты не сможешь её так обмануть.

Лес по сторонам дороги насупившийся, по зимнему спящий, как это бывает не в декабре, а к концу января. Тишина, и волков не слышно. Нет, чтобы прийти и всё за меня решить. И этот тип сидит молча, не лезет в душу с расспросами. Ну, скажи что-нибудь такое, чтобы я смог тебя убить! Молчит, словно на похоронах возле раскрытой могилы.

Лесной склад. Подворские мужики, сегодня их смена, отдыхают возле нагруженных саней. Увидав Стаса повскакивали с распиленных брёвен.

– Тю! Нашего полку прибыло!

– На сегодня – шабашим, – не останавливаясь, проехал мимо.

Всё. Это конец. Мёртвая зона позади, она уже ничего не покроет.

Стас свернул на просёлок, выводящий к деревне.

Что же делать? Ещё десять минут, и они приедут.

Пистолет за пазухой ощутимо давил на сердце. Юля просила выкинуть его или спрятать подальше, а он не выкинул. В обойме всего три патрона. Первую пулю этому типу. Последнюю – себе. А ещё одну? – неужели Юле?

Нет, что угодно, но Юля должна быть счастлива. Должна быть счастлива, во что бы ни стало, поэтому он довезёт красавца, которого Юля зачем-то любит. И ведь Леонид тоже любит её, иначе откуда дымный огонь в глазах, который душит Стаса и не даёт дышать.

Чёрт подери, и ведь не застрелиться, не повеситься, чтобы избавиться от боли в груди. Надо ездить, продолжая постылое служение, пока Лёнька не подрастёт и не заменит его на этом пути.

Ну, хоть что-нибудь! Хоть гром среди ясного неба, неважно, в меня или в него!

Дом, сначала свой, потом Юлин. Старухи до сих пор называют его Груниным домом.

Скрип полозьев, фырканье Малыша, предчувствующего отдых. Сани встали, Стас соскочил на снег. Следом поднялся этот… как его… Леонид.