Обскура - [125]

Собрав всю энергию, которая у него еще оставалась — энергию отчаяния, — он пытался вырвать ребенка из когтей смерти, принося ей в жертву себя, чтобы наконец воссоединиться с Сибиллой.

Глава 47

Он нервно крутил в руке стакан с виски, запах которого слегка щекотал ему ноздри. Предыдущие две порции произвели нужный эффект, хотя сейчас лучше было бы оставаться трезвым. Его пальцы с короткими ногтями барабанили по стойке. Но сейчас он никак не мог ускорить ход событий. Если бы речь шла только о деньгах, он давно уже был бы в открытом море…

Даже таможню он миновал без всяких затруднений. Щеки у него ввалились после нескольких дней голодания, вместо клетчатого костюма на нем был редингот в стиле «заместитель начальника департамента», к усам добавилась бородка, и вся эта растительность на лице вместе с волосами на голове была перекрашена в каштановый цвет. И разумеется, у него были документы на чужое имя. Все сошло благополучно. Единственная его ошибка заключалась в том, что он слишком рано поднялся на борт. Гораздо безопаснее было бы дожидаться отправления на берегу. А здесь, если его засекут, отступать будет некуда.

— Нервничаете?

Он поднял голову. Бармен за стойкой, молокосос в форменной куртке Генеральной трансатлантической компании, с острыми ушами и торчащими вперед зубами, смотрел на него с профессиональным любопытством.

— Это ваш первый круиз через Атлантику?

Не глядя на бармена, он кивнул.

— «Америка» — это первый трансатлантический пароход, построенный во Франции. Вот, взгляните.

Он нехотя повернулся в том направлении, куда указывал бармен. Над плетеным канапе висела большая фотография парохода с огромным водяным колесом в центре.

— А теперь вместо водяных колес — винтовые.

— Вы лучше скажите, когда мы отправимся, — проворчал он.

Бармен недовольно поджал губы и повернулся к висевшим над рядами бутылок настенным часам, и в этот же момент загудела пароходная сирена.

— Через четверть часа, — сообщил бармен.

Через открывшуюся дверь ворвался поток воздуха. В салон вошла молодая женщина и, сделав несколько шагов, остановилась. Ну теперь хоть будет на что отвлечься… Когда она осматривалась, он улыбнулся ей. Она заказала бренди и села на плетеное канапе, оставив за собой шлейф фиалкового аромата. Клод повернулся и кивнул ей с высоты своего табурета. Глядя в карманное зеркальце, она пудрила нос. Бармен обошел стойку и поставил перед женщиной бокал. Благодаря зеркальной стене, Клод мог наблюдать за ней в свое удовольствие. Ей было лет двадцать восемь — во всяком случае, меньше тридцати. Стройную талию выгодно подчеркивало облегающее платье цвета сливы. У женщины были каштановые волосы, темные глаза, пухлые губы — такие ему всегда нравились, — но самое главное, неприступный, а стало быть, многообещающий вид… Возможно, плавание окажется гораздо интереснее, чем он предполагал…

— Могу я попросить вас присмотреть за баром? — внезапно спросил юнец. — Мне нужно отлучиться на несколько минут.

Вместо ответа Клод лишь пожал плечами. Когда бармен вышел, он произнес, не оборачиваясь к женщине:

— Похоже, мы единственные пассажиры.

Она промолчала. Ничего, впереди еще много времени…

Всего через каких-то двенадцать дней он будет в Нью-Йорке. Это было единственным, что его сейчас по-настоящему занимало. Он не говорил по-английски, но с теми деньгами, которые он имеет, его поймут в любой стране мира. Ему хватит средств, чтобы всю жизнь путешествовать, даже если он доживет до ста лет.

Люсьен… Губы Клода изогнулись в презрительной улыбке. Еще когда они были детьми, его брату не хватало напора, уверенности в себе, он был слишком чувствительным, слишком эмоциональным, слишком ранимым. Отсюда и эта бесчеловечная жестокость по отношению к насекомым, рыбам… Или воробьям, ловить которых он просил Клода, поскольку даже этого не мог делать сам, — чтобы потом выдирать им перья и смеяться над их попытками вырваться и улететь. Если Клод отказывался, Люсьен закатывал истерики, так что в конце концов приходилось уступать. Уже тогда было заметно, что с ним что-то не так, с его молочным братом… Напрасно он пил молоко его матери — так и остался задохликом. Не то что Клод — настоящий мужик, здоровый и крепкий… Люсьен… Такой слабый, но такой богатый. Клод презирал его, но старался этого не показывать. Именно из-за Люсьена он привык скрывать свои чувства — потому что тот не вынес бы, если бы заметил в его глазах презрение, которое с детских лет ему внушал. И еще потому, что сам Клод понимал, сколь многого сможет добиться, оставаясь рядом с молочным братом. Нужно было подчиняться Люсьену для вида, постепенно стать незаменимым, а после этого потихоньку прибрать его к рукам.

Папаша Фавр видел его насквозь, своего сынка-дегенерата. Ясное дело, ему было не по душе иметь такого наследника. Иногда взгляд его выдавал. Он преуспел во всем, только вот не сумел обеспечить себе достойного преемника. Но мать Люсьена слепо обожала своего единственного сына.

Он наклонился к самой стойке, чтобы женщина случайно не заметила его в зеркале, и, приподняв верхнюю губу, стал осматривать десну. Была видна только дырка на месте выпавшего резца и трещина, тянущаяся от десны к нёбу. Он с отвращением закрыл рот и выпрямился на табурете.