Общество трезвости - [23]
Я сейчас же вспомнил, где эти слова услышал первый раз. Вспомнил и чуть не вскрикнул, но вовремя удержался: ведь это тайна. Вдруг из-за угла показались солдаты. Впереди солдат шел сам Протопопов. Откуда-то прибежали городовые и бросились на человека с флагом. Они стали отнимать у него флаг, а он не давал. Протопопов выхватил шашку, страшно заворочал глазами и что-то закричал. Тогда солдаты выставили впереди себя штыки и пошли прямо на людей. А городовые набросились на человека с флагом, принялись его бить. Люди нагибались, хватали камни и бросали в городовых. Что-то так бахнуло, что зазвенели стекла. Отец потащил нас с Витей за шиворот от окна. А на улице кричали, топали.
Вдруг блок на двери взвизгнул, и в зал вбежал страшный человек: все лицо его было в крови, пальто в клочьях. Он пошатнулся и упал на каменный пол. Отец заметался, но потом подбежал к двери и запер ее на болт. Лицо у отца посерело, губы прыгали. Он схватился за голову и хрипло сказал:
— Пропал я теперь, пропал!
Подбежал Петр, взял человека на руки и понес через кухню во двор.
В дверь сильно застучали. Отец стоял около двери, дрожал, но не отпирал.
Петр вернулся, распахнул раму в окне и сказал:
— Откройте, Степан Сидорович, все равно дверь высадят.
Отец закричал:
— Кто там? Что надо?.. С улицы ответили:
— Полиция!
Отец перекрестился и снял болт. В зал ворвались с револьверами в руках околоточный надзиратель Гришин и двое городовых. Гришин и раньше заглядывал к нам; чайная была в его околотке.
— Вы почему заперли дверь? — набросился он на отца. Отец так и затанцевал вокруг него.
— От бунтовщиков, господин надзиратель, от бунтовщиков! Я не могу давать приют бунтовщикам, я общество трезвости… я лицо казенное… я отвечаю перед…
— Где бунтовщик? — грубо перебил отца околоточный.
— Вона!.. — засмеялся Петр и показал рукой на раскрытое окно. — Он так сиганул, что только его и видели! Я схватил было его за ногу, так у меня и башмак остался в руке. Вот, видите? — И Петр протянул Гришину ботинок.
— Возьми! — приказал Гришин городовому. Когда полицейские ушли, Петр подмигнул отцу и сказал:
— Теперь они по башмаку будут его искать, а башмаки-то мне купчиха Медведева подарила.
Вечером пришел Кувалдин, отвел нас с Витей в сторонку и тихо спросил:
— Забегал к вам тот, что знамя нес? Пораненный? Где он?
— У нас, — шепотом сказал Витя. — На чердаке.
— Жив?
— Жив.
— Не говорите, ребятки, отцу, о чем я спрашивал, — предупредил Кувалдин и быстро ушел.
А потом пришли двое рабочих и шепотом повели с отцом разговор. Я слышал, как отец говорил:
— Да что вы! Я человек казенный, разве я мог бы!.. Никого у меня нет, что вы!.. — А под конец сказал: — Эх, пропадай моя головушка! Будь что будет, поверю вам. Идите, забирайте его. Только увозите незаметно! У меня жена, дети — что с ними станется в случае чего!..
Раненого одевали в нашей комнате. Из-под его рубашки выпал скомканный кусок красной материи. Один из рабочих поднял и развернул ее. Это был тот самый флаг с белыми буквами, но весь изодранный, в рыжих пятнах крови. Рабочий аккуратно сложил его и засунул себе под пиджак.
«РЯЖЕНЫЙ»
В те дни я редко вспоминал о Дэзи. Но скоро наша чайная зажила прежней жизнью, и мне опять стала сниться эта девочка. Снилась она по-разному: то бегает па серебряных коньках-снегурочках, вся розовая от мороза, и ветер треплет ее каштановые волосы; то скачет с испуганным лицом на огромной лошади, держится за гриву и все ниже и ниже клонится набок, вот-вот упадет на землю и убьется; то дерется на деревянных позолоченных шашках с карликом-путешественником, который сделал нам с Витей длинные брюки, и прокалывает ему насквозь грудь.
Каждое утро я копался в комоде, чтобы проверить, на месте ли книжка, которую я спрятал на самом дне нижнего ящика, под Машиными разноцветными лоскутками. Книжка была на месте, и я опять принимался думать, что сказать Дэзи, когда она придет к нам. Я скажу ей, что, хотя она меня обидела, я зла не помню и дарю ей самую лучшую на свете книгу. Или нет, я скажу ей, что шоколад едят только маленькие дети да девочки, а я шоколада вовсе не хочу. Читать книжки гораздо интереснее, чем жевать шоколад, хоть он и завернут в серебряную бумажку. Или нет, я ей ничего не скажу: я дам ей книжку и гордо отойду. Пусть она потом ест с Витькой шоколад, сколько хочет, — я даже смотреть не буду.
Так я готовился встретить Дэзи, но она почему-то все не шла к нам, хотя мадам Прохорова стала приезжать в чайную все чаще и чаще.
Однажды отец спросил:
— Как поживает ваша прелестная наследница?
Мадам Прохорова прикрыла глаза и покачала печально головой. А когда опять открыла, то у меня стало еобыкновенно тепло в груди: глаза у нее были такие же ласковые, как и у Дэзи. Она сказала:
— Ах, Степан Сидорович, я так скучаю по своей крошке! Вот уже месяц, как Дэзи гостит у бабушки в Одессе. Но скоро она опять будет со мной. Мы купили ей елку до самого потолка. Сегодня будем и наряжать.
Когда Прохорова уехала, я спросил:
— Петр, а как елку наряжают?
— Как наряжают? Богатые люди ставят ее на рождество или на Новый год посредине зала и подвешивают на ветках разные блестящие игрушки.
