Общество сознания Ч - [44]

Автомобиль неумолимо приближал его к дому. Если бы Сережа еще не спал, то можно было бы сейчас, приехав, прижаться к нему, забыться в его маленьких объятиях, закружить его по комнате, распевая: «Я с детства детей ненавижу…» Но уже поздно, и пунктуальный Прокофьич его уже давно уложил, прочитав перед сном всю книжную программу от «Тараканища» до «Дяди Степы».

Вновь перед глазами встала страшная картина: мертвый отчим и плачущий около него Сережа. «Ох, какой же я гад!» - хотелось прокричать Белокурову.

- Что стонешь? - спросил водитель.

Оказывается, он все-таки стонал, купаясь в своих думах.

- Сердце пошаливает.

- С перепою?

- А что? Запах?

- Еще какой. Хотя бывает и гораздо хуже.

Тут Белокурова ударило еще более скверное предчувствие. Что, если он сейчас приедет, а там - Тамара? Она вполне могла уже возвратиться. О нет, только бы не сегодня, ну хотя бы не сейчас! Ему надо отдышаться, унять сердце, выболеть все из души. Впервые в жизни он больше всего боялся встречи с собственной женой, с которой прожил четыре года.

Сердце и впрямь шалило. Не хватало еще, чтоб вместо Прокофьича он сейчас окочурился.

Приехали. Может быть, вернуться? Ошалеть, вырвать из сердца заботы и снова броситься в блаженные объятия! Но рука его сама доставала из кармана деньги и протягивала, сколько договорились, водителю, потом сама же открывала дверцу машины и тело Белокурова само вылезало прочь из соблазнительного возврата.

- К разврату - нет возврату, - молвил главный бестиарий, провожая взглядом машину и делая первый шаг к дому. Спасительно было думать обо всем происшедшем как о разврате, а не как о сильном любовном переживании. - Развратник, развратник, - шептал Белокуров, поднимаясь по лестнице. Но это слово падало в него, долетало до глубины и возвращалось оттуда: любовь! любовь! любовь!

И вот он уже стоит перед своей дверью. Что там? Господи, пусть все будет в порядке! Я замолю грехи, я столько сделаю во имя Твое, чтобы загладить грехи! Господи, пусть я войду, а там Прокофьич и Сережа мирно спят!

Но тот Белокуров, который обзывал себя развратником и не признавал любви, спросил: «И что будет тогда? А я скажу тебе: если сейчас все будет в порядке, то завтра утром ты сдержишь свое гнусное обещание и помчишься включать магнитофон, чтобы слушать «Утро» Грига в любезных объятиях гидры».

- Будь что будет! - тихонько прорыдал Борис Игоревич и стал открывать дверь своей квартиры.

На какой-то миг ему дико представилось, будто он открывает другую дверь, будто он вбегает в комнату, срывает с себя одежды, распахивает одеяло и падает, в поцелуе ударяясь зубами о зубы, как это было сегодня днем.

Он чувствовал себя так, будто в нем поселился чужой.

В квартире стояла зловещая тишина, хотя он и сам не смог бы объяснить, что в ней такого зловещего.

- Спят, - попытался он сам себя ободрить.

Тихо-тихо разделся, но не успел снять второй ботинок, как дверь комнаты Прокофьича распахнулась, и отчим, слава Богу, живой и здоровый, предстал перед главным бестиарием. Только очень злой, алый от гнева.

- Что ж ты делаешь, сволочь! - начал Прокофьич уж чересчур резко. Видать, ему плохо было.

- Прости, отче, миленький, - прошептал Белокуров.

- Можешь не шептать, - мрачно произнес Прокофьич.

- Что, не спит?

Оставив последний вопрос без ответа, Прокофьич возвратился в свою и Сережину комнату. Белокуров пожал плечами, вздохнул. Так тебе и надо, да еще и мало! Все-таки прежде чем пойти и пасть перед Прокофьичем на колени, он юркнул в ванную, быстро разделся, принял душ, одновременно чистя зубы. Все это заняло не более десяти минут. Освеженный, хотя и одетый в старое, главный бестиарий, выйдя из ванной, посмотрел на часы. Они показывали двадцать пять минут двенадцатого. В общем-то не так уж и поздно, не должен Прокофьич слишком долго злиться.

Осторожно открыв дверь комнаты отчима, Белокуров обомлел. Отчим сидел на кровати, низко склонив голову, и плакал. Сережина кроватка была пуста. Самого сына нигде не было.

Молнией пронеслось: «В больнице!»

- А где Сережа? - спросил пустынею рта.

Прокофьич молчал.

- Что случилось, Прокофьич? Где мой сын?

Отчим медленно поднял голову и с ненавистью, от которой все внутри у Белокурова содрогнулось, посмотрел на своего пасынка.

- У тебя больше нет сына.

Тут главный бестиарий должен был лишиться чувств, и мы увиделись бы с ним только через сколько-то глав, но он, как ни странно, выдержал удар, нанесенный ему ненавидящим Прокофьичем, и промолвил:

- Хорошо, я сволочь, но ты все равно не мучай меня, Прокофьич, дорогой! Что значит «нет сына»?

- То и значит.

- Прокофьич!

- Не ори на меня, гад! Если я говорю, что у тебя нет больше сына, значит, у тебя его больше нет. Тамара забрала его.

Белокуров сел на пол. Отдышался. Сережа жив. Правда, сообщение о том, что его забрала Тамара, тоже хоть и не матовое, но - шаховое.

- Как это она его забрала? Куда?

- Не хочу с тобой разговаривать. Иди протрезвей сначала. Разит, как от пьяной кобылы.

Глава десятая Чудодейственный мальчик

- Поднимайся! Поднимайся!

- Где я?

- Давай-давай, быстрее к машине! Поднимайся!

До открытия великой чакры оставалось всего ничего - каких-нибудь полчаса. Голова у Сергея Михайловича была восковая, слова звенели на ее поверхности, как на тугом, готовом лопнуть арбузе. И все его существо, как пчелами улей, было переполнено бесчисленным Ч, которое роилось, вставало к горлу, опускалось к паху, томилось в сердце, жужжало в мозгах. И конечно, он нисколько теперь не сомневался в истинности религии Ч, в том, что он не Тетерин, а Чечерин, и в том, что он - один из счастливейших в мире ч-избранников. Как Чаплин, Чапаев, Чейз…