Обряд перехода - [27]

Пройдя по молу, мы остановились у одного из деревянных причалов. Ральф присел на маленький мостик и показал на привязанное суденышко. Оно было примерно двенадцати футов длиной, с высокой, торчащей над пирсом мачтой. Суденышко было выкрашено в приятный белый цвет с черными полосами, а на носу у него красовалось странное название: «Гуакамоль».

— Как она тебе нравится? — спросил Ральф.

— Очень милый кораблик, — вежливо ответила я.

— Это не кораблик. Это лодка, парусный ялик. Он наш — Хельги и мой. Мы часто на нем плаваем. Хочешь поплавать под парусом?

Хельга посмотрела на брата, явно довольная.

— Ой, а мы можем это сделать?

— Если она поедет с нами, — сказал Ральф. — Ей решать. Иначе нам придется остаться с ней, как велел отец.

— Ой, поплыли! — Хельга повернулась ко мне.

Я посмотрела вниз — вода выглядела страшной, лодка маленькой. Никуда мне не хотелось плыть…

— Мы только по гавани… — уговаривающе сказала Хельга.

— Это не опасно, — добавил Ральф, посмотрев на меня оценивающим взглядом.

Допустить, чтобы он подумал, будто я боюсь, было невозможно, и минуту спустя, пожав плечами, я начала спускаться с пирса по деревянной лестнице. Пожалуй, в последнее время я видела больше лестниц, чем мне того хотелось. Суденышко поднималось и падало на разбивающихся о пирс волнах.

Дождавшись, когда корму лодки подкинуло в очередной раз, я перепрыгнула через борт, оступилась, но, чудом удержавшись на ногах, осторожно пробралась, помогая себе руками, до мачты и плюхнулась там на поперечное сиденье. Следом в лодку спрыгнула Хельга, а за ней Ральф.

Я моргнула — брызги воды попали мне на щеку.

— Мы что, вымокнем? — спросила я.

Они не расслышали, и я переспросила погромче.

— Это просто пена, — ответила Хельга. — Ничего страшного. Мы не промокнем.

— А кстати, — добавил Ральф, — если ты и вымокнешь, это будет хорошо. Вода тебя отмоет. Я знаю, вы там, на своем Корабле, воды почти и не видите.

Вот это меня в них и раздражало. У них было множество каких-то извращенных представлений о жизни на Корабле, и они ими настойчиво щеголяли. Особенно Ральф, он был догматиком и действительно верил в то, что говорил. Например, он считал, что мы ходим голыми всегда и везде. Да, действительно, некоторые люди ходят голыми в уединении собственной квартиры, но хотела бы я посмотреть на того, кто решил бы поиграть голым в футбол. Но суть в другом: хотя Ральф был не прав, он и слышать не хотел об этом. Он преспокойно высказывал свои бредовые представления и ждал, когда ты с ним согласишься.

Он заявил и еще одну вещь. Плохо, сказал он, что люди на Корабле вынуждены жить в переполненных тесных клетушках, — и разве мне не больше по душе здешний вольный простор? Я попыталась объяснить ему, что «клетушки» были давно, сейчас теснота забыта, но потом, желая быть до конца честной, допустила ошибку, упомянув об интернатах. Там-то действительно тесно. Но так я только запутала вопрос, и в конце концов Ральф отмахнулся — всем, мол, известно, какая у вас гнусная жизнь, и нечего оправдываться.

Хельга была более терпимой. Она только задавала вопросы.

— А правда, что вы не едите пищи на вашем Корабле?

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, говорят, что вы не выращиваете пищу, как мы, а едите землю и всякую гадость?

— Нет, конечно, — отвечала я.

— А правда, что вы убиваете детей, которые рождаются с уродствами?

— А разве вы так делаете?

— Мы нет, но все говорят, что так делаете вы.

Ральф действительно меня обидел своим замечанием «Вода тебя отмоет». На Корабле сохранилась очень ясная память о том, какими грязными были колонисты и как дурно они пахли. Сам же Ральф явно не замечал неприятных запахов, наполнявших воздух в порту. Не иначе, у него был какой-то дефект обоняния. Но больше всего мне не нравился безапелляционный тон, которым он все это говорил.

Я следила, как Ральф и Хельга установили парус, отвязали лодку от пирса, потом Ральф взялся за небольшой румпель, потянул за канат утлегера — и бриз наполнил парус звучным хлопком.

Мы отчалили от правого мола, ветер дул в спину. Впереди пролегла вся акватория порта. Меня раздражали удары волн и брызги, серый день наводил тоску, но почему-то мне подумалось, что будь погода получше, а у меня — время привыкнуть к этой планете, плавание получилось бы куда приятнее.

Но, к сожалению, я не могла не вспоминать, что у себя, на Третьем Уровне, мы управляем погодой гораздо лучше, чем они здесь. Если планируется дождь, все заранее знают, когда он пойдет. Поворот рубильника — и дождь льется, пока его не выключат. И никому не приходится дышать таким вот неимоверно влажным воздухом.

Мы плыли, и Хельга, желая, видимо, выказать дружелюбие, начала разговор.

— У тебя есть братья или сестры? — спросила она.

— Нет, — ответила я. — По-моему, нет. Я никогда о них не слышала.

— Как, разве ты не знала бы о них? Может, у тебя есть сводные?

— Точно не знаю, но мне о них никто не говорил. Мои родители поженились так давно, что если бы у меня и был брат, он давно был бы взрослым. Или даже умер бы.

Может показаться странным, но меня никогда не занимал этот вопрос. Я вообще не думала о братьях и сестрах. Это было интересное наблюдение, но тогда я не приняла его во внимание, хотя стоило бы.