Обрусители: Из общественной жизни Западного края, в двух частях - [63]

— A все это, господа, потому, — сказал Егор Дмитриевич, — что они защищают себя, a вы взялись защищать то общее дело, в которое умные люди уж и верить перестали… Теперь за Лупинскаго все, — продолжал он, — тут и Гвоздика, и Соснович, и опека, и полиция…

— Ну, да! И его выгородят, a я останусь в дураках, — сказал Зыков, вставая и принимаясь ходить.

— Знаете, Александр Данилович, — сказала ему Татьяна Николаевна, — есть случаи, когда честнее и даже умнее — извините за парадокс — остаться в дураках… Я, по крайней-мере, этого не боюсь.

— Да и я не боюсь, a вот увидите, чем все это кончится: недаром Натан Петрович говорит…

— Натан Петрович прекрасный человек, — возразила Татьяна Николаевна, — но я не всегда верю тому, что он говорит. Мне кажется, что он говорит одно только затем, чтобы на следующий день сказать совсем другое…

В эту минуту вошел Комаров, a за ним Колобов.

— Вы слышали? — спросил осторожно Комаров, здороваясь с Татьяной Николаевной.

— A вы не слыхали? ответила она, смеясь.

— Нет, мне аптекарша сообщила: «пани Орлову, говорит, на три месенца до острога». — Это, спрашиваю, вы решили? He, Боже брони! Я же говорю, что люди кажут.

— A вам, Петр Дмитриевич, кто сказал?

— Пшепрашинский на всю улицу провозгласил… Им, знаете, какой теперь праздник.

— Ну, вот видите! — воскликнул Зыков.

— Неужели вы испугались аптекарши, Александр Данилович? — спросила Татьяна Николаевна.

— Аптекарши, не аптекарши, a один в поле не воин! — сказал Шольц, являясь, против своего обыкновения, на поддержку Зыкова.

— Знаете, Густав Андреевич, одностороннее толкование этой пословицы сделало очень много вреда и никогда никому не принесло пользы. Оно, конечно, за большинством идти легче, но, извините, я лучше предпочту остаться совсем одна… вот только с ним! — показала она на мужа.

— A вы слышали, Александр Данилович, — спросил Комаров ротмистра, — каким способом «пан маршалок» получает за каждого пропущенного в присутствии жида?

— Нет, не слыхал, — сказал, оживляясь, Зыков.

— Я полагаю, у него разные способы, — заметил серьезно Колобов.

— Но один заслуживает особенного одобрения: в день осмотра он уезжает устраивать быт сельского духовенства, и вся сделка совершается без него…

— Юридическое alibi, — сказал Шольц.

— Понимаете! вся штука в том, что он к этому непричастен.

— Какова тонкость, какова отделка! — воскликнул Зыков почти в восторге. — И сколько нужно было положить науки, чтобы дойти до такой чистоты в мошенничестве?

— С тех пор, как надел форменную фуражку — практикуется, — тем же тоном сказал Колобов.

— Впоследствии он это до того упростил, — продолжал Комаров, — что даже никуда не ездил, a просто объявлялся отсутствующим.

— Откуда вы это знаете? — спросил, озабоченно, Шольц.

— Акула в клубе рассказывал…

— Вот колодник-то! — проговорил в негодовании Колобов, продолжая делать свои замечания a parte.

— Неужели нельзя его за это, на скамью? — спросил Егор Дмитриевич у Шольца.

— Тот молчал, что-то соображая.

— Видите: уж задумался, — сказал с упреком Зыков: — У них, батюшка, ничего нельзя! И на что только, прости Господи! эти прокуроры существуют? воскликнул ротмистр и стал прощаться.

— Так как же на счет редактора-то, Александр Данилович? — остановила его Татьяна Николаевна. — Дадите ли вы мне копию с ваших постановлений; ведь надобно же его выгородить…

Зыков несколько замялся. — То есть какие же копии? По нашему военному закону я этого не могу…

— Но ведь вы же подтверждаете, что сообщенные мною цифры и сведения верны?

— Совершенно.

— В таком случае, чтобы не нарушать вашего военного закона, подтвердите это письмом, a я его отошлю редактору…

— С большим удовольствием, — сказал с несколько принужденной улыбкой Зыков.

— По крайней мере, в случае суда…

— Уж суда никак не миновать, — уверенно произнес прокурор.

— А мне, напротив, кажется, — возразила Орлова, — что никакого суда не будет, a так все пройдет и, по немногу, покроется мраком забвения.

— Ни в каком случае, — также решительно повторил Шольц. — Прокурор не имеет права отказать в принятии жадобы по ст. 1039. Он может отказаться от обвинения, но суда не избегнете…

— Тем лучше! — воскликнула Орлова. — Этим, по крайней мере, приподнимется хотя маленький уголок той, закрытой со всех сторон, сцены Полесья, где делается столько беззаконий… и даже на глазах у прокурора! — прибавила она, прощаясь и отходя от двери.

— Татьяне Николаевне хорошо говорить, когда она всему этому непричастна, — говорил недовольным тоном Зыков, возвращаясь домой.

— Как непричастна, когда она первая идет под суд? возразил Колобов.

— Да, но это не повредит её карьере, — сказал Зыков, думая в это время о какой-то полученной им бумаге «сверху».

— Ты заметил, как Зыков остыл? — сказала, по уходе гостей, Татьяна Николаевна мужу. — Я даже думаю, что он и письма не даст…

— Наверное даст. Сегодня он был под влиянием мудрого Натана, потому и пятился, и тут же бумажку получил, в которой рекомендуют быть поумереннее…

Егор Дмитриевич не ошибся, и на другой день, за чаем, Степан подал Татьяне Николаевне большой запечатанный конверт. Это было письмо, которым ротмистр Зыков официально подтверждал справедливость статьи: «Курьезы по набору». Письмо это Татьяна Николаевна немедленно отправила в Петербург, a вечером всем в городе стало известно, что ротмистр Зыков «все взял на себя», совершенно выгородив Татьяну Николаевну и редактора «Недельного Обозрения». Совершив этот гражданский подвиг, рискуя, как он говорил, своей карьерой, Зыков хотел по крайней мере, чтобы его поступок получил возможно большую распространенность. Он опять поднялся духом и, в день письма, чувствовал себя настоящим героем. Напротив того, Петр Иванович Лупинский, узнав о письме, пришел в сильное раздражение: возможность выпутать из дела Татьяну Николаевну казалась ему новым оскорблением со стороны Зыкова.