Обрусители: Из общественной жизни Западного края, в двух частях - [52]

Корней Десятников явился на свет Божий с одной готовой наукой; он знал, что сам по себе ничего не значит, a напротив, начальство может все: может подвести какой угодно закон, в чем угодно удостоверить и точно также без малейшей запинки опровергнуть, подыскать противоположный закон. Для этого нужно только уметь в нему подойти, a так как все уменье заключалось в сноровке взяться во время за карман, то крестьянский карман, как какой-нибудь несокрушимый банк, был открыт во всякое время и для всякого имеющего над мужиком власть: не черпал в нем лишь тот, у кого на душе шевелилась та незаметная вещь, которую зовут человеческой совестью.

ХII

Приведя мужика к себе, Татьяна Николаевна стала его расспрашивать, но, к сожалению, почти ничего не могла понять из бессвязных речей Корнея Десятникова; он что-то толковал про голову, Илью Степановича, про семейные списки, про какие-то гостинцы и, наконец, про каких-то «полученцов», которые его особенно беспокоили. Татьяна Николаевна призвала на помощь повара Степана — и Степан, поговорив с Корнеем, объяснил все сразу, без малейшего колебания: из его объяснений оказалось, что жеребьевый билет был вынут городским головой за Десятникова не только в его отсутствие, но и вопреки словам того же головы, сказанным им Корнею в мае, что он из лет вышел и воинской повинности не подлежит. «Полученцы» означали ополченцев, a про гостинцы Степан только улыбнулся и, махнув рукой, сказал: известные подлецы!

Беда обрушилась на Корнея совершенно неожиданно: он молотил на гумне горох, когда к нему явился рассыльный из города и немедленно, как какого-нибудь арестанта, не допустив даже войти в хату, препроводил в присутствие; там растерявшемуся от такой неожиданности мужику голова сунул жеребьевый билет и повернулся в нему спиной, корда опомнившийся Корней вздумал было разинуть рот… Голове было не до того: от него требовали объяснений, доказательств, справок — он, разумеется, ничего не знал, и на все вопросы бормотал что-то такое, чего никто не мог взять в толк. Из присутствия Корней бросился к знакомому благодетелю Морошке, дворянину и ходатаю по делам; дворянин Морошко написал ему за рубль безграмотнейшую просьбу и направил к попу за метрическим свидетельством, без которого не могла быть действительна никакая просьба. Для Десятникова начинался целый ряд настоящих мытарств. Идя к попу, Корней упросил знакомого жидка сбегать в деревню Барсуки и все рассказать отцу. Два часа спустя, хромой и горбатый, но еще бодрый старик, с кожаным кошельком за пазухой, плелся выручать сына от неожиданной беды. Но выручить оказалось не так-то легко. Священник долго ломался, но против государственной бумажки устоять не мог и выдал метрическое свидетельство, неоспоримо подтверждающее, «что Корнею Десятникову 25 лет от роду, что он 4 года женат и единственный сын у 60-тилетняго отца калеки». Это уже было почти спасение. С метрикой и просьбой в руках Барсуковцы — отец и сын, бросились в присутствие

Дворянин Морошко, твердый в законе и в чаянии другого рубля, божился, что 25-тилетних не берут и направил их прямо к воинскому начальнику в присутствие. «Он там наибольший, его и просите!» напутствовал ходатай.

— Председателю поклонитесь, — советовал какой-то жидок. — Он же все может.

— К депутату, к депутату ступайте!

— Ох, не слушайте, ребята! К исправнику бы прежде: он, слышно, малым довольствуется.

— К исправнице! — крикнул кто-то и толпа захохотала.

— Он нет! — идите сперва к доктору, вот, что Эли Марголину зубы заговаривал, сказал солдатик Бельский, и снова хохот веселой толпы раздался вслед растерянным мужикам. Окончательно сбитые с толку отец и сын толкались всюду, куда их посылали, везде что-то доставали из-за пазухи, кланялись, просили и добились только того, что от председателя их вытолкали в шею, доктор Пшепрашинский прямо спросил: «сколько дадут?» депутат пообещал льготу, a умилостивленный каким-то даянием голова, коротко объяснил, что, не смотря на метрику, просьбы принять нельзя, потому — опоздал подать.

— Закон вышел такой, понимаете? нельзя! — говорил он, выпроваживая мужиков и сжимая в руке ассигнацию.

Мужики вышли от городского головы в полном отчаянии: они знали по опыту, что раз закон против них — стало дело проиграно. Старик попробовал еще раз толкнуться к депутату, a Корней, отправившись домой, встретился на пути с Орловой. Татьяна Николаевна была смущена, не зная, как помочь мужику. Степан понял её недоумение по своему.

— Они, барыня, все мошенники — подлецы, окромя ротмистра, — сказал он решительно, — a что этот производитель!.. только говорить не хочется… Намедни фактор сказывал: является, говорит, из Турлова от жидовского общества депутат и молча кладет перед ним на стол пакет. И тот ни слова, и другой ни слова, a в присутствии чуть какой жид из Турлова, тотчас все кричат: «непризывной»!

Боясь что-нибудь пообещать и понапрасну обнадежить крестьянина, Татьяна Николаевна уговорила его оставить у ёе бумаги до утра. Она понимала, что вмешивается не в свое дело; ей это было неприятно; но пройти молчанием такой вопиющий, совершающийся на глазах факт, она решительно не могла. К сожалению, самого Орлова не было дома, и она послала Степана за ротмистром. Александр Данилович явился; но он был так утомлен заседанием, так измучен бестолковостью приема, глупостью председателя и членов — все они такие идиоты! что решительно был сам не свой… Когда, напившись чаю, он разогнал тяжелые впечатления настолько, что мог вникнуть в рассказ Татьяны Николаевны, он вскочил и сказал, что это черт знает что такое: людей хватают, как преступников.