Обрусители: Из общественной жизни Западного края, в двух частях - [17]

Пожалуйста, чтобы не заметно… говорила «пани маршалкова» на своем французском языке.

Oh, il n'у a pas de danger! — успокаивала ee с улыбкой молодая француженка.

Детей заперли в детскую, чтоб они как-нибудь, Боже сохрани, не наступили на шлейф, a сам Петр Иванович, бросив дела по опеке, беспокойно ходил в своем кабинете, посматривая на часы и ожидая выхода жены. В довершение общего напряжения, тяжелый шиньон никак не хотел держаться на макушке, a шляпа не держалась на шиньоне. Пани выходила из себя.

Вы ничего, ma chere, не умеете! — говорила она, с сердцем, сверкнув своими кроткими глазами на бонну.

Mais, madame, vos cheveux sont si peu epaix que le chignon ne tient pas! оправдывалась француженка, краснея.

Подайте сюда!

И, вырвав шпильки из рук сконфуженной бонны, пани стала их втыкать как попало в свой модный шиньон.

Наконец, когда все было подтянуто, прикреплено и приколото, после заключительного coup de main бонны, подсмеивавшейся за спиной у m-me Loupinsky, пани маршалкова, шумя шелковым платьем, вышла в гостиную, заботливо хлопнув дверью перед самым носом выскочивших из своего угла детей. Она была великолепна в своем голубом платье, белых коротких перчатках и модной высокой шляпе, на которой было столько цветов, перьев и лент, что издали казалось, будто надеты две шляпки вместо одной.

— Ну, душенька, готова? — спросил Петр Иванович, оглядывая жену сверху до низу, от качавшегося на шляпе пера до длинного голубого шлейфа, и нимало не смущаясь рискованным сочетанием голубаго платья и лиловых цветов.

— Я давно готова, только думала: не рано ли? — невинно солгала «душенька», как раз только перед дверью успевшая воткнуть свою последнюю булавку.

— У Орловых будешь? — значительно спроеид Петр Иванович.

— He знаю, право… замялась пани. — Татьяна Николаевна мне не отдала последнего визита, a у Комаровых была! — прибавила она, строго охраняя установленный этикет.

Заезжай на минутку… Неловко, узнают, что везде была. Ну, душенька, ступай! Да прикажи на колеинах осторожнее, чтобы как-нибудь коляску не сломать, — говорил он, провожая жену в переднюю.

«Пани» еще раз взглянула на себя в зеркало, поправила бант, надвинула съезжавшую на затылок шляпу и, шумя оборками, по грязному крыльцу, величественно села в экипаж. Задремавший было кучер задергал вожжами, лошади, потоптавшись на месте, с усилием тронули, и роскошная черниговская коляска, при криках стоявшего на крыльце Петра Ивановича. «Тише, болван, тише! не задень за ворота!» благополучно выехала на улицу, обдав грязью толпившихся у калитки жиденят.

«Пани маршалкова» сделала несколько визитов и, как особа, близко стоящая у дел, сообщила целую кучу новостей о внутренней политике уезда, прибавляя к каждому слову: «Мой муж получил известие из Петербурга», «Степан Петрович ему говорил»… Она была у супругов Буш, у главы духовенства протоиерея Сапиенцы, у судьи Ивана Тихоновича и после всех заехала к Орловым. Между двумя семействами существовали несколько странные отношения. Орловы — люди в этом крае новые — отличались независимостью мнений и строгой замкнутостью своей жизни; они не бывали почти нигде, у них бывали весьма немногие — и вот почему Петру Ивановичу хотелось быть там одним из первых; он делал всевозможные авансы, a так как на них отвечали довольно туго, то выходило, будто он догонял, a Орловы уходили. «Пани маршалкова» вторила мужу с тайными раздражением и никак не могла простить Татьяне Николаевне, что та, отдавая ей визиты, никогда не надевала шлейфа.

У Орловых «пани маршалкова» услыхала такую новость, которая отбила у неё всякую охоту к дальнейшим визитам: она услыхала, что в одной из волостей, именно в Волчьей, там, где посредником был заменивший Петра Ивановича, Гвоздика, случилось какое-то происшествие. Подробности еще не были известны, или, по крайней мере, ей не сообщили их, но уже одно то, что слух о происшедшем сообщался Орловыми и, следовательно, был им известен раньше, нежели самому Pierre'y, было чрезвычайно оскорбительно. Пани встала: на её бледном лице выступили красные пятна, глаза разбегались от волнения.

— Вот как вот как! — твердила она, застегивая растерянно перчатку и, застегнув, прибавила с колкостью: — Надеюсь, что это все вздор, уездные сплетни…

— Едва-ли можно на это надеяться: Гвоздика такой негодяй, что надо только удивляться долготерпению крестьян, — сказал Орлов.

— Негодяй — воскликнула пани, — слабо протестуя против этого резкого определения: — Pierre считает его порядочным человеком.

— Да! негодяй и взяточник! — повторила Татьяна Николаевна, не обратив внимания на её последние слова.

— Ах! — почти простонала пани, начинавшая сожалеть, зачем она поехала в этот дом, где её визит не только не ценят, но даже делают ее как будто ответственной за порядки в Волчьей волости. Она была в очень неприятном положении, но Орловы решительно этого не замечали.

— Что он взяточник, — продолжал слова жены Орлов, — это вам скажет первый встречный, первый еврей-шинкарь, с которого он берет по двадцати-пяти рублей за каждое свидетельство.

«Пани маршалкова» сделала оскорбленное лицо.