Обрученные Венецией - [238]

– Сейчас, моя дорогая, я отвлеку тебя делом, чтобы ты не лила слезы понапрасну.

Она тут же похлопотала и нашла для Каролины кружку воды. И той на самом деле стало легче. Как можно скорее управившись с покупками, чета Гаета и их гостья отправились в обратный путь, который Каролине хотелось ускорить после неприятной встречи с сестрой.

Их дорога в поселок сопровождалась лишь топотом лошадей, отталкивающихся изо всех сил от земли и свистом вздымающегося над ними хлыстом Энрике, которым он стегал по бокам животных. Каролина смотрела бесцельно вдаль, где земля соединялась с небом, и глотала слезы. Она чувствовала на себе сожалеющий взгляд Анджелы, но не хотела завязывать с ней разговор и просто молчала. Затем, желая вычеркнуть из памяти беседу с сестрой, она сама заговорила о слухах, которые подруга успела собрать на веронском рынке. Пустые сплетни, которыми кишело общество, порой отвлекали ее от личных переживаний. Тут же Каролина бросала взгляд на подарок для Андреа, который согревал ее сердце и стал истинным утешением, что мальчишке он будет в радость.

Но мысли о сестре и произошедшей встрече все же не покидали ее. Казалось бы, и удивляться здесь нечему: Изольда никогда не отличалась чистосердечностью. Но по своему благодушию синьора Фоскарини с детства не умела быть равнодушной к гнев у родственников. Ей пришли на ум слова Паломы и Матильды о бесчестном поведении Изольды после гибели своей семьи.

Если она пренебрегала памятью родителей, то что же тогда можно говорить о самой Каролине, которой та бесконечно завидовала? Умом все это она понимала, но дома все же предалась тихому плачу в их с Паломой комнате.

– Чему вы так удивлены, синьора? – говорила та. – Ваша сестра никогда не обладала добрым и отзывчивым сердцем

– Но как же так, Палома? Я не понимаю, чем могла ее так обидеть, чтобы вызвать в ее душе столько презрения!

– Она всю жизнь вам завидовала, синьора, ведь вам известно! А сейчас, змеюка, решила возрадоваться вашим временным неудачам. Забудьте ее! Сожгите в своей памяти, словно бесполезно исписанный лист бумаги, который ничего с собой не несет, кроме пустоты.

Немного успокоившись, Каролина подняла заплаканные глаза.

– Я сказала ей, где мы находимся, – словно опомнившись, промолвила она.

– Ох, а это уже не к добру, синьора.

– Я даже не помню, как я это выпалила… и по какой причине… – Каролина растерянно бегала глазами по комнате. – Полагаешь, она использует это?

– Будем надеяться, что забудет.

Каролина вновь зашлась плачем.

– Палома, почему же я настолько наивна?

– Ох, синьора, – с недовольством произнесла Палома, – я не видела ранее ваших слез, даже в тот тяжелый момент, когда вы расставались с сенатором. Теперь же вы плачете по поводу и без повода.

– Должно быть, это дитя плачет в моей утробе, – с несчастным видом ответила Каролина.

– Может быть. Полагаете, он будет плаксой?

Усмешка Паломы вызвала негодование в Каролине.

– В кого ему быть плаксой, Палома? В меня? Или в Адриано?

– Перестаньте искать повод для слез, синьора. Иначе дитя будет лить слезы непрестанно. Вы ведь теребите его, и он переживает вместе с вами. Вам думать сейчас не о себе и разбирательствах нужно, а о малыше, который совсем скоро появится на свет.

Расслабленно опустив руки с ножом и луком, Каролина смотрела на резвившихся детей, а в душу как-то незаметно прокрались воспоминания о собственном детстве. Тогда, в ее десятый день рождения, ее нарядили в любимое нежно-розовое платье с маленькими перышками на атласных манжетиках и поясе. Они с Изольдой бегали по зале, где туда-сюда сновала прислуга с подносами, на которых стояли вкуснейшие блюда и своим ароматом дразнили маленький носик Каролины. И она с присущим ей нетерпением подбегала к кому-то из слуг, украдкой оглядывалась по сторонам, боясь увидеть отца или мать, которые непременно наказали бы ее за нарушение порядков, хватала с блюда приготовленные сладости и бежала со всех ног в укромный уголок, где и съедала свою добычу. Частенько она делилась с Изольдой.

Но в тот день, когда Каролине исполнилось десять лет, и когда она по привычке схватила с подноса жменю мидий, Изольда с упреком закричала на сестру, да так громко, чтобы родители непременно их услышали и узнали об «ужасающем» поступке младшей сестры, стремительно набивавшей свой рот едой. В порыве злости Каролина схватила Изольду за длинные черные локоны, а та, отбиваясь от кулаков сестры, резко дернула ее за жемчужное ожерелье, подаренное Каролине матерью как первые личные драгоценности в ее жизни. Белый жемчуг рассыпался по полу. На крик и визг Изольды сбежались все родственники, и после вполне ожидаемых нравоучений Каролину наказали: заперли в комнате, и весь свой праздник она провела там.

Задумчиво перебирая в руках овощи, Каролина опустила голову и с сожалением вздохнула. А ведь совсем ничего не изменилось с тех времен: между сестрами царит прежняя вражда и ненависть. Казалось бы, они должны были перерасти то детство, которое несет с собой много бездумной детской ярости. И сейчас причины вражды не исчезли, а приобрели новый, более насыщенный оттенок, не подпуская сестер друг к другу ни на шаг.