Обрученные с Югом - [188]

В отчаянии иду уже проторенной дорожкой в кабинет психотерапевта — доктор Криддл однажды вывела меня из комы моего разрушенного детства. Доктору Криддл скоро семьдесят, но она по-прежнему практикует. После трехчасового сеанса она с бесконечным сочувствием сообщает мне, что я самый склонный к самоубийству пациент, который переступал порог ее кабинета. Мой ответ удивляет меня самого:

— Я не могу дождаться смерти.

Она ловит меня на слове и направляет в психиатрическое отделение клиники при Медицинском университете штата Южная Каролина. В своем извращенном болезнью уме я с удовлетворением отмечаю, что клиника находится на той же улице, что и похоронное бюро Дж. Генри Штура. Я нахожу это совпадение удачным и вскоре углубляюсь в свое бессознательное, в этот затерянный материк, где все джунгли непроходимы, все горы неподъемны, а все реки имеют подводное течение из скрытых желаний и сюжетов.

Передовые методы и лучшие психиатры плохо справляются с задачей сложить рассыпавшуюся головоломку моей жизни, но помощь приходит, откуда ее не ждали. Напичканный лекарствами, я засыпаю глубоким сном, который уносит меня далеко и врачует боль, разрушившую мою душу. В хлорированную воду бассейна, на глубокой стороне которого я тону, ныряет мой отец Джаспер Кинг, вытаскивает меня на бортик и хлопает по моей детской спине, пока меня рвет водой с запахом хлорки. А мой брат, Стив, кричит, чтобы я глубже дышал. Я чувствую, как легкие наполняются свежим воздухом, словно новой жизнью. И вот уже я стою рядом с отцом, и мы печем вафли для соседей, которые только что въехали в дом через дорогу. Отец пытается разобрать рецепт в нашем потрепанном экземпляре «Чарлстонской кухни». Мы делаем кунжутные вафли и печенье с шоколадной крошкой и раздаем их людям на улице.

По дороге отец останавливается и учит меня танцевать.

Дверь одного из домов открывается, выходит хорошенькая монахиня и танцует вместе с нами. Я догадываюсь, что это моя мать, когда она начинает танцевать с отцом, который отвечает ей улыбкой, способной озарить весь мир. Несколько ночей подряд отец приходит ко мне. То мы с ним ловим рыбу в гавани, то наблюдаем за саламандрами и бабочками в парке «Конгари». Он приходит, чтобы научить меня жить и опять приносит свои щедрые дары: любовь к сыну, любовь к людям. Я заново понимаю, как мне повезло, что я сын такого человека. От него я узнал все, что необходимо, об отцовской доброте. Отец приносит мне весть из глубин моей собственной души.

Я потерял счет времени и не могу сказать точно, в какую из ночей на сцене этих ярких, живых снов вновь появляется Стив. Мы с ним играем в футбол, воображаем себя звездами школьной команды, или команды штата, или даже национальной команды. Мы перебрасываемся мячом, и мечтаем, и бегаем по бесподобным, королевским улицам Чарлстона с домами, сотканными из радуги и кружев. Я вспоминаю, как замечательно иметь брата, который любит и защищает тебя и поддерживает во всем. Мне это знание необходимо, чтобы пробудиться от кошмарной яви своей жизни.

В одну из ночей мне наносит визит призрак, которого я долго не могу узнать. Во сне я подбрасываю мяч, и лишь когда гость строго приказывает стоять неподвижно, как столб, я узнаю голос Харрингтона Кэнона. Он садится за английский стол в своем антикварном магазине и ворчливо напоминает, что теперь это мой магазин и что каждый вечер я укладываю свои кости на покой в его доме на Трэдд-стрит. Он спрашивает, почему я больше не даю званых обедов, чтобы продемонстрировать превосходный фарфор и старинное серебро, которые он оставил мне.

— Красотой нужно наслаждаться, тогда она оживает, — говорит он. — Это касается не только неодушевленных предметов. К одушевленным существам это тоже относится. Хотя я всегда предпочитал все неодушевленное.

Мистер Кэнон говорит брюзгливо, медленно, сетует на недостатки молодого поколения, на вопиющее отсутствие у молодежи хороших манер и культуры. Он сообщает: мы настолько безголовые и безвольные, что он рассматривает свою смерть как избавление от мира, который стал просто невыносим для него.

Я смеюсь над мистером Кэноном. Собственного смеха я не слышал давным-давно.

Я начинаю с нетерпением ждать наступления ночи с ее ритуалом, той минуты, когда медсестра принесет пригоршню таблеток и я смогу наконец, закрыв глаза, следить за тем, как слетаются тысячи образов на золотистый экран моих смеженных век. Сон превращается для меня во дворец наслаждений, в блистательный карнавал, где тигры прыгают сквозь горящие кольца, слоны маршируют стройными рядами, а над головой рассыпаются фейерверки. Я сделал открытие: человек может спать, чтобы пробудиться, я никогда этого не знал.

Из пещеры, скрытой за водопадом, выходит Старла. Она берет меня за руку и ведет вниз по горной тропинке в виноградник, где кормит меня спелым мускатом, потом погружает руки в пчелиный улей и вынимает, по ним стекает лавровый мед. Я прошу у Старлы прощения за то, что виноват перед ней как муж и как мужчина, но она зажимает мне рот ладонью в каплях лаврового меда. Она ведет меня к глубокому пруду под водопадом, вода в нем на поверхности белая от пены, словно платье невесты, а в глубине темная, словно безлунная ночь вокруг нас. Мы раздеваемся, молча обнимаемся и погружаемся в воду, где постепенно водовороты разводят нас на такое расстояние, что мы чувствуем себя друг с другом легко и свободно, чего никогда не бывало наяву.