Обрученные с Югом - [156]

Она нападает в открытую, и было время, когда я отвечал на удары. Но опыт показывает, что бурю лучше переждать, чем идти ей наперерез. К тому же с возрастом Старла потеряла чувство меры. Когда мы были молоды, только-только поженились и она еще пыталась удержаться на краю безумия, ее удары были легче, разили меньше. Эта утрата способности различать добро и зло является печальным симптомом того, что ее состояние ухудшилось. Я стою перед ней неколебимый, как мраморная статуя, недосягаемый для ее нападок. А она пьянеет и продолжает уже скандальным, захмелевшим голосом:

— Да, я такая. Дерьмо мне нравится больше, чем конфетка. Притоны больше, чем клуб «Ротари». Я люблю тьму, а не свет, — утверждает Старла, и в каком-то смысле она абсолютно искренна, я знаю это. — Вот мой символ веры.

Мы с ней прошли через все круги психоанализа, и эти речи не в новинку ни мне, ни ей. Я киваю, но мое спокойствие бесит ее, и она начинает колоть глубже, чтобы задеть меня за живое.

— Я беременна, Лео, — вдруг признается Старла с деланой небрежностью, и, как я ни сдерживаюсь, эта новость высекает у меня искру чувства.

Она не утратила способности читать в моей душе, по ее лицу наконец разливается удовлетворение.

— От одного парня из Милледжвилла, похоже, — рассказывает она подробности. — Не знаю его имени. Вообще ничего о нем не знаю. Я была у доктора, он советует сделать аборт. Но я еще точно не решила. — На ее лице появляется мечтательное выражение. — Знаешь, в глубине души мне очень хочется ребенка.

Моя жена живет в странном, извращенном мире, но в этих словах звучит нота надежды, пусть слабая, едва различимая.

Я глотаю наживку. С моих губ готовы сорваться слова ободрения, предостережения, не знаю чего — что обычно говорят таким людям, как Старла, когда они замахиваются на непосильную задачу. Она видит, что пробила брешь в моей обороне, и с кошачьей точностью наносит последний удар.

— Понимаешь, Лео, других детей у меня может и не быть, — как бы невольно вырывается у нее. — Я ведь сделала аборт. От тебя. Была двойня. Оба мальчики. Я спросила. Сказали — мальчики.

Почва действительно уходит у меня из-под ног, в глазах темнеет, кровь приливает к лицу, и кожу жжет, как огнем. В трех чарлстонских семействах ко мне обращаются «дядя Лео». За эти годы я стал крестным отцом для дюжины детей и горжусь этим званием. Титул «крестный отец» доставляет мне огромное удовольствие, потому что я не верю, что когда-нибудь стану просто отцом, имея такую жену, как эта несчастная, обреченная женщина. Я верил, что сделаю Старлу счастливой, если предложу ей жизнь, в которой не будет вражды, нужды, ненависти. Я не представлял себе, что есть люди, которые так рано и так близко познакомились с темной, отвратительной стороной жизни, что не могут прожить и дня без разрушительной какофонии хаоса. Старла именно такой человек. В ту пору, когда я повстречал ее, она уже была погибшей душой. Теперь я знаю, каковы самые страшные слова на свете — это те, которые однажды, в порыве невинности и неведения, я сказал Старле: «Я изменю тебя».

И вот я сижу, пораженный ее безжалостным признанием, что она убила наших нерожденных детей, и не чувствую ничего, кроме горечи, которая кажется бездонной. На мгновение меня охватывает желание размозжить ей голову каминной кочергой. Но оно улетучивается, едва я оборачиваюсь и вижу растерянность в ее глазах. Растерянность — наиболее характерная и ужасная ее черта. Это проявление неизлечимого душевного недуга. Один психиатр из Майами определил его как «расстройство личности пограничного типа». Когда я спросил, что это значит, он ответил: «Это значит, что вы в жопе, дорогой мой. И она в жопе. Я могу напичкать ее лекарствами, но это все, что я могу. „Пограничники“ своенравны, эгоистичны, жестоки. Их цель — заставить окружающих страдать. И как показывает мой опыт, с этой задачей они справляются прекрасно». Каждый раз, когда в разговоре с психиатрами упоминается термин «пограничник», на их лицах невольно мелькает страдальческая гримаса. У меня не только лицо, все тело сведено такой гримасой.

Как всегда бывает во время наших встреч, причинив мне вдоволь боли, Старла успокаивается, и в ее голосе появляется покаянная интонация, которой не следует доверять.

— Ты сердишься на меня, Лео? — спрашивает Старла. Не получив ответа, она ставит стакан с вином на стол и говорит: — Прошу тебя, Лео! Не сердись. Я не хотела этого говорить. Я так мучаюсь, когда обижаю тебя. Я отравила тебе всю жизнь. Ты должен ненавидеть меня. Пожалуйста, я прошу тебя: ну возненавидь меня. Ударь! Убей! Избавь меня от этого кошмара. Я сумасшедшая, Лео. Совсем чокнутая. Полная шиза. Я не знаю, не знаю, как мне быть!

Это значит, что Старла достигла верхней точки кипения, когда она становится очень опасным существом. Она заглядывает глубоко в себя, пытаясь найти и возродить ту девушку, которую я когда-то полюбил. Но той девушки давным-давно не существует, как не существует и того юноши, который некогда влюбился в нее и поклялся быть с ней в горе и в радости, пока смерть не разлучит.

— Возненавидеть тебя, Старла? — как эхо, повторяю я. — Не могу. Я на многое способен, но не на это.