Обрученные с Югом - [135]

— Послушайся моего совета. Тебе не надо знать мою историю. Никому из вас не надо ее знать.

— Почему? — задал вопрос я. — Мы ведь друзья.

— Если ты мой друг, то пойми: я ничего не хочу рассказывать вам. Это паршивая история, в ней замешано много дурных людей и много несчастий. Я слишком хорошо отношусь к вам, ребята, чтобы рассказывать все это.

— Как же мы по-настоящему узнаем тебя? — спросил я. — Ведь мы даже не знаем, откуда ты взялся, кто твои предки.

Найлз крепко взял меня за шиворот и притянул к себе.

— Ты что, Жаба, разучился понимать человеческий язык? Мне ничего не известно о наших предках. Почему мы попали в такой переплет? Потому что не знаем ничего, ни черта. Мне было пять лет, когда я оказался в этом чертовом приюте. Старле четыре. Когда-нибудь я расскажу, как мы прожили первые годы нашей жизни. Начну с того, что моей матери было тринадцать лет, когда я появился на свет. Можешь ты представить, что твоя мать всего на тринадцать лет старше тебя? Мы со Старлой ищем ее всю жизнь. Вот почему Старла вечно убегает. Она думает, что мама жива, просто не знает, как нас найти.

— Ваша мать могла бы проверить картотеки приютов, сделать запросы, — подсказал Айк.

— Ах ты, Айк, — покачал головой Найлз. — Ты даже представить не можешь, что она не умеет ни читать, ни писать. Она ни разу не заполнила ни одного документа.

— Это все ужасно, Найлз, — сказал я. — Прости, что мы зашли так далеко.

— Когда-нибудь я расскажу вам все. Всю эту комедию. Но я хочу, чтобы при этом была Старла.

— Почему? — не понял Айк.

— Потому, что это наш последний год в приюте. На следующий год нам даже неоткуда будет убегать, в приют нас уже не возьмут по возрасту. Мы всегда отовсюду убегали, а теперь можем идти на все четыре стороны. Мы так много времени потратили на поиски прошлого, что совсем забыли о будущем. И вот оно подступило вплотную. И какое-то оно невеселое. Пугает оно меня. Ничего я так не боялся в жизни, как этого будущего.

— Тебе нужно продумать план действий, — сказал я.

— План? — переспросил Найлз. — Жизнь кругами ходит вокруг нас, и мы ее хватаем, когда она замедляет ход. Вот и весь наш план действий до сих пор.

— Мы с Жабой собираемся поступать в Цитадель на будущий год, — сказал Айк. — Ты мог бы поступать вместе с нами.

— Для этого нужны деньги, а их у меня нет.

— Ред Паркер считает, что ты отличный футболист, — сообщил Айк. — Я слышал, как он говорил об этом моему старику.

— В Цитадели будут платить стипендию, — добавил я. — Уверен, что монсеньор знает, где раздобыть еще денег.

— Что ж, это похоже на какой-то план, — кивнул Найлз, задумчиво глядя на прибывающий прилив.

Отец высунул голову из задней двери и с возбужденным видом пригласил нас войти. Дом напоминал цветочный магазин или студию флориста: цветы стояли в вазах и банках, наполняя воздух густым ароматом. Мы расселись, как нам велели, лицом к лестнице. Даже моя мать вышла из спальни, где пряталась: ее выманило радостное волнение отца, которое тот не мог сдержать.

Наверху, на лестничной площадке, послышались шорох и шепот. Возник Тревор, своей воздушной походкой скользнул вниз по лестнице и сел за пианино. За ним вышла Бетти, которую Айк проводил к ближайшему стулу. Следом выплыла, подобно лебедю, Шеба. Она взглянула наверх, потом подала брату еле заметный знак рукой. Тревор бравурно, раскатисто заиграл Триумфальный марш из «Аиды».

Мы все стояли с задранными головами и смотрели, как Старла Уайтхед застенчиво совершает исполненный надежд и ожиданий выход в мир. Вот она пересекла границу между тенью на лестнице и светом, отбрасываемым из гостиной, помедлила немного, давая прооперированному глазу время привыкнуть.

Мы все могли оценить волшебное преображение, которому близнецы подвергли Старлу. Она не скрывала, что яркий свет причиняет ей неудобство, и спускалась медленно, с неуклюжей грацией. Тревор замедлил темп, приспосабливаясь к ее походке. Повязку с глаз Старла сняла, так же как и неизменные темные очки. Блестящие черные волосы рассыпались в короткой стрижке, которая ей удивительно шла. Старла стала похожа на французскую киноактрису, в которую я был влюблен и чьи портреты выискивал в журналах, сидя в парикмахерской, но имя киноактрисы вылетело у меня из головы, когда ее подобие явилось на лестнице. И тут, словно в награду, забытое имя сорвалось с кончика языка — Лесли Карон.[110] Сколько же тайных воздыхателей, наверное, завербовала Лесли Карон среди миллионов зрителей, любовавшихся в темных залах кинотеатров ее лицом девчонки-сорванца!

Но особое внимание, конечно же, я обратил на глаза Старлы. От косоглазия не осталось и следа. Теперь ей надо привыкать к новой роли в жизни — роли красавицы. Я испытывал невероятную гордость. Шеба зааплодировала, все последовали ее примеру, даже моя мать. Темные глаза Старлы ослепительно сияли, и ее прямой, прозрачный взгляд мог с одинаковой силой выразить любые чувства — и симпатию, и гнев. Близнецам, с их неизменной страстью превращать жизнь в искусство, и мне, с моей потребностью подправлять ошибки несправедливой жизни, удалось превратить сорняк в садовый цветок.