Обрученные - [30]

Я ложусь в постель и смотрю в потолок, стараясь снова представить себе дедушкино лицо. И не могу вернуть его. В нетерпении поворачиваюсь и натыкаюсь на что-то твердое. Мой контейнер для таблеток. Наверно, я выронила его, когда снимала платье. Не свойственная мне небрежность.

Я сажусь в кровати. Подернутый туманом свет уличных фонарей проникает в комнату через окно. Его достаточно, чтобы видеть таблетки, которые я, отвинтив крышку контейнера, высыпаю на кровать. Мгновение, пока не привыкли глаза, мне кажется, что все таблетки одного цвета. Но потом я начинаю различать цвета. Таинственная красная таблетка. Синяя, которая поможет нам пережить любую непредвиденную ситуацию, поскольку даже Общество не может постоянно контролировать все явления природы.

И зеленая таблетка.

Большинство людей, которых я знаю, время от времени принимают зеленые таблетки. Перед каким-нибудь тестом. Перед Банкетом обручения. Когда нужно успокоиться. Если вы принимаете их не чаще, чем один раз в неделю, Общество не обратит на это внимания.

Но я никогда не принимала зеленых таблеток. Из-за дедушки.

Я очень гордилась, когда мне впервые доверили их носить, и показала ему контейнер.

— Посмотри, — сказала я ему, отвинтив крышку серебристого контейнера. — Сейчас у меня есть синяя и зеленая. Мне нужна только красная, чтобы стать взрослой.

— А-а, — сказал дедушка. Казалось, мои слова произвели на него впечатление. — Ты взрослеешь, это несомненно. — Мы прогуливались по лужайке около его дома. — Принимала ли ты хоть раз зеленые таблетки?

— Еще нет. Но на следующей неделе мне придется представлять одну из Ста картин на уроке культуры. Может быть, я приму таблетку. Немного боюсь выступать перед всеми.

— Что за картина? — спросил он.

— Номер девятнадцатый, — ответила я. Он взглянул на меня задумчиво, стараясь припомнить, что это за картина. Он не знает... не знал Сто картин так же хорошо, как Сто стихотворений. И все-таки после недолгого размышления вспомнил. — Это картина Томаса Морана, — догадался он, и я кивнула. — Мне нравится ее колорит.

— А мне нравится небо, — сказала я. — Облака так драматичны, наверху и в каньоне.

В картине ощущается нависшая опасность. Стремительные серые тучи, зазубренные скалы. И это мне тоже нравилось.

— Да, — заключил он. — Это прекрасная живопись.

— Там все красиво, так же как здесь, — сказала я, хотя на той лужайке все было по-другому. Она была усыпана цветами всех оттенков, которые нам запрещено носить: розовыми, желтыми, красными, ошеломляющими своей яркостью. Они притягивали взгляд и наполняли воздух ароматом.

— Зеленая лужайка, зеленая таблетка, — произнес дедушка. Потом посмотрел на меня и улыбнулся: — Зеленые глаза у зеленой девочки.

— Это звучит как стихотворение, — заметила я, а он рассмеялся.

— Спасибо. — Он помолчал минутку. — Я бы не советовал тебе принимать таблетку, Кассия. Даже перед твоим докладом. А может быть, и никогда. Ты достаточно сильна, чтобы обойтись без нее.

Сейчас я лежу на боку, ощупывая рукой зеленую таблетку. Наверное, я не стану ее принимать, даже этой ночью. Дедушка считал меня достаточно сильной, чтобы обойтись без таблетки. Я закрываю глаза и думаю о дедушкиных стихах.

Зеленая таблетка. Зеленая лужайка.

Зеленые глаза. Зеленая девочка.

Когда я засыпаю, мне снится, что дедушка дарит мне букет роз.

— Прими их вместо зеленой таблетки.

Я так и делаю. Я обрываю лепестки с каждого цветка. К моему удивлению, на каждом лепестке написано слово — слово из стихотворения. Они расположены в неправильном порядке, и это озадачивает меня. Но я беру их в рот и пробую на вкус. Они горькие, такие же горькие, какой, по моему представлению, должна быть зеленая таблетка. И я знаю, что дедушка прав: если я хочу сохранить стихи, я должна сохранить их внутри себя.

Когда я просыпаюсь утром, я вижу, что зеленая таблетка по-прежнему в моей руке, а слова стихов до сих пор у меня на губах.

ГЛАВА 11

Звуки, сопутствующие завтраку, проникают из кухни через холл в мою комнату. Звонок, возвещающий о прибытии еды, свободно проходит сквозь все щели. Стук — это Брэм чем-то стучит. Скрипят стулья; звучат голоса — родители разговаривают с Брэмом. Вскоре запах еды просачивается под мою дверь, а может быть, проникает сквозь тонкие стены нашего дома, которые пропускают все, что угодно. Запах знакомый — это запах витаминов и чего-то металлического, возможно фольги.

— Кассия? — зовет мама, стоя перед моей дверью. — Ты опаздываешь к завтраку.

«Я знаю. Я нарочно опаздываю к завтраку. Не хочу сегодня видеть отца. Не хочу обсуждать то, что случилось вчера, но не хочу и молчать об этом — сидеть за столом за своей порцией пищи, стараясь представить себе то, что представить невозможно: дедушка ушел навсегда».

— Иду, — откликаюсь я и выпихиваю себя из кровати. Проходя через холл, слышу объявление по радио и, мне кажется, улавливаю слово «восхождение».

Когда я появляюсь в кухне, отца там уже нет — он уехал на работу. Брэм натягивает дождевик, скалясь, как дикий зверек. Как он мог так быстро забыть о том, что случилось вчера?

— Предполагают, что пойдет дождь, — сообщает он мне, — и у тебя сегодня не будет восхождения. Они только что сообщили об этом на порт.