Обручённая - [85]

— Так, так, Розхен, дочь моя, — ответил Уилкин, — но и самый избыток осторожности может вызвать подозрения. Отчего бы этим двоим, говорят солдаты, так уж постоянно остерегаться? Отчего они, находясь так близко друг от друга, никогда не встречаются? Будь они всего лишь племянником и невестой дяди, они виделись бы открыто; а если это тайные любовники, можно полагать, что они таки встречаются тайком, но искусно умеют это скрыть.

— Каждое ваше слово, отец, — сказала великодушная Роза, — вновь и вновь доказывает, что вы непременно должны принять раненого у себя в доме. Как бы ни было страшно то, чего вы опасаетесь, оно не станет страшнее оттого, что вы приютите раненого и нескольких верных его слуг.

— Ни одного! — поспешил сказать фламандец. — Ни одного из откормленных говядиной молодцов, кроме пажа, который будет за ним ходить, и лекаря, чтобы попытаться его вылечить.

— Значит, этим троим я могу предложить ваш кров? — спросила Роза.

— Пусть будет по-твоему, — сдался наконец любящий отец. — Слава Богу, Розхен, ты у меня разумница и знаешь в своих просьбах меру; это вот я не в меру готов тебе потакать. Ты мне про честь да про великодушие, а я больше полагаюсь на честность и на благоразумие. Ах, Роза, Роза, тот, кто стремится превзойти в добре само добро, часто добивается того, что хуже всякого зла. Впрочем, я скорее всего отделаюсь испугом; твоя госпожа, с позволения сказать, странствующий рыцарь в юбке. Она такой чести никому не уступит; непременно поместит своего рыцаря в собственных покоях и сама станет его выхаживать.

Предсказание фламандца сбылось. Едва лишь Роза предложила Эвелине оставить раненого Дамиана в доме ее отца до выздоровления, как ее госпожа решительно отвергла это предложение.

— Он мой спаситель, — сказала она. — Если есть человек, перед которым ворота Печального Дозора должны сами раскрываться, так это Дамиан де Лэси. Нет, милочка, не гляди на меня так подозрительно и вместе с тем печально. Кому нечего скрывать, тот презирает всякое подозрение. Держать ответ я обязана лишь перед Богом и Пресвятой Девой, а перед ними душа моя открыта!

В молчании доехали они до ворот замка, и там леди Эвелина приказала, чтобы ее опекуна, как она упорно называла Дамиана, поместили в покоях ее отца; не по летам разумно и предусмотрительно распорядилась она обо всем, что требовалось для неожиданных гостей замка. Все это она сделала с полным спокойствием и присутствием духа и лишь затем привела в порядок собственную одежду.

Оставалось еще одно. Она поспешила в часовню Пресвятой Девы; распростершись перед образом своей небесной заступницы, она воздала благодарность за вторичное свое спасение и умоляла ее и Всемогущего Господа руководить ею.

— Тебе ведомо, — горячо шептала она, — что не от самонадеянной уверенности в своих силах подвергаю я себя опасности. О, дай мне силы там, где я всего слабее. Не допусти, чтобы моя благодарность и сочувствие сделались для меня ловушкой; и, когда стану я исполнять долг благодарности, спаси меня от людского злоязычия. И спаси, о, спаси от коварных уловок собственного моего сердца!

Затем она набожно перебрала свои четки и, уйдя из часовни в свои покои, велела служанкам привести в порядок ее одежду и устранить все внешние следы учиненного над нею насилия.

Глава XXVII

Джулия: …милый рыцарь,

Вы пленник наш. Но ваши дни в плену,

Поверьте мне, ничем не будут хуже

Всего, что радовало вас на воле.

Родерик: О нет, прекрасная! Уж слишком долго

Мы медлим здесь. На лоне ваших роз

Мои увяли лавры.

Старинная пьеса

В простой черной одежде, более подходившей женщинам старшего возраста, без единого украшения, кроме четок, Эвелина пришла навестить своего раненого спасителя. Этикет того времени не только разрешал это, но даже предписывал. Ее сопровождали Роза и Джиллиан. Старая Марджери, привыкшая ухаживать за больными, уже находилась возле молодого рыцаря.

Эвелина вошла неслышными шагами, опасаясь потревожить раненого. Возле двери она остановилась и огляделась. То была комната ее отца, и после его гибели она туда не входила. По стенам развешаны отцовские доспехи, оружие, рукавицы для соколиной охоты, шесты и прочие принадлежности лесной забавы. Среди этих предметов она мысленно увидела статную фигуру старого сэра Раймонда. «Не хмурься, отец, — беззвучно шептали ее губы. — Не хмурься, Эвелина никогда не будет недостойной тебя».

У постели Дамиана сидели отец Альдрованд и паж Амелот. Когда вошла леди Эвелина, они встали. Первый из них, немного смысливший в медицине, сообщил ей, что рыцарь некоторое время дремал, но сейчас проснется.

Амелот выступил вперед и торопливым шепотом попросил, чтобы в покое было тихо, а присутствующие удалились.

— Мой господин, — сказал он, — еще со времени своей болезни в Глостере при пробуждении часто бредит и будет недоволен, если я позволю кому-нибудь его подслушать.

Эвелина велела служанкам и монаху выйти в соседнюю комнату, сама же осталась в дверях и услышала, как Дамиан, с усилием повернувшись на своем ложе, назвал ее имя.

— Она невредима? — было первым его вопросом, и задан он был с таким волнением, что было ясно, насколько это для него важнее всего другого. Когда Амелот ответил утвердительно, он облегченно вздохнул, словно с груди его свалилась огромная тяжесть; тоном уже более спокойным он спросил, где находится. — Этот покой и обстановка мне незнакомы, — сказал он.