Обрученная с вороном 1 - [8]

— Амир, что происходит? — Равена больше не была уверена, что задыхается от бега — она была напугана. — Что ты ему дал? И ты уверен, что мы можем спрятаться в этой повозке? Канрийцы скоро будут здесь, а этот старик…

— Помолчи, малышка Равена, — быстро заговорил Амир. — Во-первых, прятаться будем не мы, а ты. Во-вторых, старик тебя не выдаст, а полицейские в эту повозку не сунутся. Ты что, не видела знак на повозке?

— Какой знак? — совсем запуталась Равена, но голоса, кричащие что-то на канрийском языке, прозвучали совсем близко, и Амир, более не став ничего объяснять, поднял Равену вверх и втолкнул в повозку.

Когда полог повозки разделил их, Равена услышала сказанное второпях: «Встретимся у разрушенной Сторожевой башни», а следом — удаляющийся топот бегущих ног. Почти тот же час повозка тронулась с места.

Под стук колес, бьющихся о брусчатку дороги, Равена услышала хриплый кашель у себя за спиной. Резко обернувшись, она увидела, что в повозке, кроме нее, есть кто-то еще. Укутанная в темную накидку фигура находилась лишь в двух шагах от нее. Равена сидела на дне повозки, а ее невольный спутник — на сбитом из дерева ящике, поэтому девушке пришлось смотреть на него снизу вверх.

Каждый вдох и выдох незнакомца сопровождался сильными хрипами. Это вызывало в Равене смутную тревогу, но задуматься девушка не успела — в этот момент до ее ушей донесся громкий топот нескольких пар бегущих ног. Канрийцы и сопровождающие их полицейские в этот самый момент были совсем рядом!

Наверное, чтобы пропустить их, старик на козлах вынужден был заставить клячу сдвинуться в сторону. Повозку качнуло — полог, скрывающий находившихся в повозке людей, разошелся, и внутрь ворвался дневной свет. Он упал на лицо человека в накидке, и Равена, ахнув, невольно подалась назад.

Всего секунду — она смотрела на это лицо всего секунду, но ей хватило. Белые яблоки глаз, ссохшаяся и потрескавшаяся кожа — бледная, почти обескровленная, похожая на бумагу, такие же обескровленные губы.

Женщина. Старуха. Белява.

Равена много слышала об этой болезни. Говорили, что кровь тех, кто заразился ею, становилась бесцветной, как вода, и негодной. Сначала белели глаза, кожа и волосы, потом начинали сгнивать внутренности. Вот о каком знаке говорил Амир! Каждый, кто перевозил белявых, должен был поставить на повозке специальный знак — белый круг. Его обычно рисовали от руки мелом. И на этой повозке он наверняка был — Равена просто не заметила.

Она готова была убить Амира. Пусть он знал, что Равена и ее родители относились к тем счастливчикам, для которых эта болезнь была не страшна — когда-то отец и мать Равены, будучи совсем молодыми, во время эпидемии белявы помогали врачевателям в приюте для зараженных, и болезнь не тронула их, а в Равене текла их кровь, — но даже несмотря на это… Страшно. Страшно от хрипов старухи всего в двух шагах, от ее бесцветных глаз, от обескровленной кожи.

«Я убью тебя, Амир!» — мысленно пообещала себе Равена.

В одном он был прав — никто в своем уме не сунется в эту повозку.

Как только топот преследователей стих где-то на соседней улице, Равена потянулась к пологу, собираясь откинуть его и выпрыгнуть на мостовую, как вдруг кто-то схватил ее за руку.

Обернулась и вскрикнула Равена одновременно. Не удивилась, когда увидела, что за руку ее держит белоглазая старуха, но от страха сердце ушло в пятки, а воздух камнем застрял в горле. Равена попыталась вырваться, но старческая рука, обтянутая потрескавшейся белой кожей держала ее мертвой хваткой.

— Отпустите, — глухо, едва слыша свой собственный дрожащий голос, попросила Равена.

— До этой проклятой болезни я была гадалкой, — прохрипела ей в лицо старуха. — Хорошей гадалкой. Людям правду пророчила, а они мне за правду платили. Хорошо платили.

— Пусти… те, — едва выдавила из себя Равена, с трудом сдерживаясь, чтобы не завопить от ужаса, но канрийцы все еще могли ее услышать.

— А теперь ко мне никто не подойдет, — продолжала старуха. — Никто не попросит погадать на судьбу. Но тебе, дитя, я, так уж и быть, даром твою судьбу расскажу.

— Пожалуйста, отпу… — от отвращения слова застряли в гортани Равены, когда покрытое множеством трещин белое лицо с бескровными губами придвинулось к ней совсем близко, а пустые глаза как будто заглянули прямо ей в душу.

— Трижды ты познаешь предательство, — просипела старуха. — Трижды предашь сама. Но только один простит тебя. Только одного простишь ты. Много будет боли в твоей жизни. Много страданий. Закроешь ты свое сердце. Но кого впустишь в него снова — того вмиг потеряешь.

Сухая и шершавая рука старухи ослабила хватку, и Равена, не став медлить, вырвалась. Часто дыша от испуга, перекинулась через край повозки и мешком с картошкой упала на мостовую. Локти и колени вспыхнули болью, но Равена, не обращая на это внимания, поднялась на ноги и обернулась, словно боялась, что старуха будет ее преследовать.

— Передайте нашу благодарность молодому господину, юная госпожа! — крикнул со своего места на козлах старик, словно спиной даже через повозку видел, что девушка выпрыгнула. — Золотой нирах! Целый золотой нирах!