Он дернул за лежащую на полу цепь, и та чуть подалась. По ее медленному, неохотному движению можно было предположить наличие на конце цепи массивного существа. Воздух в комнате стал быстро нагреваться, так что Романыч даже расстегнул доху. Неожиданно появились быстрые всполохи, вышивающие контур нелепой и громоздкой фигуры. Искры загорались все чаще, смыкая багровые отрезки между собой, и очертания существа вырисовывались в пространстве все явственнее. Однако загадочный образ никак не являл себя во всей полноте. В укрывающей струфиана ряби мелькали прорехи, сквозь которые открывались части нечеловеческого, чуждого тела.
Едва в одной из таких прорех показалось ожерелье из сморщенных языков, ниспадающих на грудь существа, как Гришка вскрикнул и отступил назад.
Хротов положил ему на плечо тяжелую ладонь.
– Не пугайся ты. – Он развернул мальчика в сторону струфиана и немного подтолкнул. – Иди, миленький.
Штольц молча смотрел на разыгрывающуюся перед ним картину.
Конечность струфиана вплотную приблизилась к лицу мальчика, и рука Андрея Ивановича метнулась в спасительный карман, нащупала там ампулы, затем револьвер… Он медлил.
Ситуацию разрешил Романыч. Он выдвинулся из-за спины Штольца, дернул Гришку за ворот рубахи, отбросив мальчишку в коридор, и почти без замаха ударил по конечности струфиана топором. Вытащив свое оружие из плоти чудовища, он нанес еще один удар, на сей раз целя туда, где, судя по видимым очертаниям, находилось туловище.
Струфиан, прежде безмолвный, по-змеиному зашипел; воздух вокруг него будто взорвался, и Романыча отбросило к стене. Он крикнул Гришке бежать за ружьем, и тот опрометью бросился в дом. На груди мужика появился треугольник красных точек. Они начали двигаться по кругу, догоняя друг друга, – хоровод приближался к области сердца. Хротов, украдкой подбиравшийся к бумагам, замер, зачарованный багровым узором. В этот момент Штольц выстрелил.
Точки исчезли. Шипение прекратилось, и раздался свист – высокий, пронзительный, перешедший границы человеческого восприятия.
Струфиан, по-прежнему невидимый, выдернул цепь из стены и оказался рядом со Штольцем. Что-то опрокинуло Андрея Ивановича и больно ударило в плечо, но он выстрелил снова. Антропофаг подался к Хротову; окутывающая существо пелена растаяла, но черты сливались в сплошное темное пятно. Массивный корпус заслонил на мгновение золотопромышленника, выдавил собой окно и выбрался наружу.
Штольц посмотрел на руку: из широкой раны хлестала кровь. Зрелище показалось ему неприятным, и он перевел взгляд на Хротова. Тот ничком лежал на полу; бумаги старца загорелись от выроненной им свечи. Андрей Иванович подумал, что все-таки достиг цели своего путешествия, снова потянулся в карман и порезал пальцы осколками ампул. В его сознании заметались лихорадочные мысли об Андрюше, о милосердных русских мальчиках и неумолимом прогрессе…
На ногах был лишь Романыч. Не обращая внимания на разгорающиеся бумаги, он стоял у окна и отбивал пальцами ритм какой-то слышной лишь ему мелодии. Вбежавший Гришка передал мужику ружье и ягдташ и, присев рядом со Штольцем, зашевелил над раной губами, сплетая чуть слышные слова в ловкую скороговорку.
Романыч зарядил ружье и умело приладил франкотту к плечу. Он выцелил струфиана, почти добравшегося до кромки леса, повел ствол и взял упреждение.
– Стреляй, Родион Романыч! Стреляй! – закричал Гришка.
Хлестко ударил выстрел, и фигурка, бежавшая по грязно-белому, как старый саван снегу, стала ниже, а затем и вовсе исчезла из виду.
– Теперь подождать надо, – удовлетворенно заключил Романыч. – Зверь лечь должен.
После того как рану Штольца перевязали, а Гришка набил за пазуху немало бумаг из тех, что удалось спасти от огня, они вышли из флигеля и потропили по следу.
Цепочка отпечатков провела их через ледяной пустырь и буреломы на лесную прогалину, где лежало раненое существо, и теперь они впервые могли разглядеть его. Перед ними, распластав шесть крыльев на зеленом от крови снегу, умирал серафим.
