Обретешь в бою - [8]

Прогромыхав по небольшому мостику через пересохшую речушку, трамвай выбирается в степь, еще сохранившую веселое буйство весенних тонов. Но степи осталось мало. На нее с другой стороны наступают дома рабочего района. Он ничем не уступает центру, даже лучше него. Щедрее размах улиц, величественнее здания. Первоклассный проспект с широким бульваром посредине. А у самого завода особенно интересная улица. Здесь лег рубеж между старым и новым. Справа — облицованные радостной желтой и розоватой плиткой современные многоэтажные дома, с балкончиками, густо заплетенными по всей высоте повителью и диким виноградом, слева — длиннющие серого камня бараки, упершиеся слепыми торцами в асфальтированное шоссе.

— Еще бельгийского акционерного общества, — говорит какой-то мужчина в светлой шляпе-панаме, заметив любопытство на лице Лагутиной.

Небольшое кирпичное, старинной добротной кладки здание заводоуправления. Проходная с одной дверью. Лагутина подавила снисходительную улыбку — вспомнилось четырехэтажное здание заводоуправления в Магнитке, огромная площадь перед ним, несколько дверей проходной. Заныло сердце. Ощущение такое, словно ушла с передовой п прибыла в тихий, мирный, глубокий тыл.

И нравы здесь проще, чем в Магнитке. Корреспондентский билет дает возможность, минуя бюро пропусков, пройти на завод. От этого почему-то становится теплее.

За проходной она долго колеблется, решая, куда пойти, — на старый завод или на новый. Старый рядом, новый — дальше. Страшновато идти на старый. Чего доброго, впечатление совсем испортится. И все же новый надо оставить напоследок.

Схема у таких заводов одна: доменный цех, потом мартеновский, потом блюминг и от него веером — прокатные цехи. Только мартеновского цеха она не видит. Бродит среди низеньких корпусов, заходит в один, в другой, потеряв всякую ориентировку. Нет цеха. Но это же абсурд!

В мешанине старых заводских зданий она все же обнаруживает мартен. Крохотные, невзрачные, какие-то ненастоящие печи его глубоко врыты в землю, и плавильное пространство, где происходит таинство рождения стали, обычно поднятое высоко над землей, находится прямо на уровне заводского пола. Душно в этом цехе, жарко и некуда деться от жары, настолько узка рабочая площадка, настолько низка крыша над головой.

И за печами ее подстерегает неожиданность. Разливочный пролет находится на одном уровне с рабочей площадкой и также придавлен крышей. Ковши для стали опущены в глубокие ямы перед печами, п оттуда, как из преисподней, пышет жаром. Жарко так, что хочется поскорее уйти, и только самолюбие не позволяет это сделать. С любопытством осматривается. С обеих сторон печи — канавы, обложенные чугунными плитами, — о таких она только читала в учебниках, в них — раскаленные слитки. Какой-то рабочий, защищая лицо от нестерпимого жара рукавицей, обматывает слитки цепью, другой конец которой захватил крюк мостового крана. Сигнал рукавицей — п машинист уборочного крана подает крюк вверх. Цепь затягивается, вырывает из канавы груду __ слитков, несет их в другую сторону и сваливает, как кучу поленьев, на чугунные плиты, покрывающие пол.

— Что вы тут делаете? — услышала Лагутина над споим ухом приглушенный утробный голос, будто из колодца.

Она неторопливо повернула голову. За ее спиной стоял тот самый сумрачного вида человек, который увез ее с моря.

— Красная шапочка?

— О, это вы, рыцарь! — не скрыла радостного удивления Лагутина. — Слушайте, как можно терпеть такое? — с места в карьер набросилась она на Рудаева. — Такой цех снести надо. Ведь это сущий ад!

— Он давно был обречен на снос, и если б не война… А сейчас эту болезненную операцию из года в год все откладывают и откладывают. Что ни говорите, два таких цеха дают почти миллион тонн металла, в нашем балансе это что-то да значит. А насчет того, чтобы все снести, я с вами не согласен. Как раз неплохо бы оставить для потомков хоть уголок цеха. Пусть знают, с чего начиналось.

Из соседней печи вырвалась струя стали и с шумом ринулась в ковш. Крупная искра попала в волосы Лагутиной, пережгла прядь. Рудаев щелчком выбил застрявший кусочек металла и отвел Лагутину в сторону.

— Без головного убора ходить по цеху строго запрещено, — проговорил назидательно.

— Думала, сойдет, — сконфуженно улыбнулась Лагутина и, достав из сумочки ситцевую косыночку, повязала ею голову.

Вышли из цеха, остановились в узком пространство между зданиями.

— И все же, что вы здесь делаете? — повторил свой вопрос Рудаев.

— Изучаю жизнь… — уклончиво ответила Лагутина, в упор посмотрев на Рудаева.

Силясь понять, что кроется за этими словами, Рудаев вскинул сросшиеся брови, и непроницаемо темные, нацеленные глаза его выплеснули наружу смешинку. Этого оказалось достаточно, чтобы преобразилось все лицо. Исчезла жестковатость, суровость превратилась в мужественность. Так бывает, когда в сумрачный день один-единственный пробившийся сквозь хмурое небо луч меняет всю тональность пейзажа.

— А я вас принял за работника прокуратуры. Такой непререкаемый тон…

Рудаева окликнул человек в ладно сшитом коричневом молескиновом пиджаке, из кармана которого торчало синее мартеновское стекло в эбонитовой оправе.