Обретение ада - [91]

— Я должен тебе читать все эти указы, — серьезно сказал начальник ПГУ КГБ СССР, — но, думаю, не стоит. Сам прочтешь. За операцию в восемьдесят пятом тебе присвоили звание «Герой Советского Союза». Здесь еще ордена Ленина, Красного Знамени и Красной Звезды. Посмотришь потом, на досуге.

— Поправляйся, — пожелал на прощание Дроздов, — мы тебя все будем ждать.

Генералы уехали, а он, вернувшись к себе и сложив все награды на столе, задумчиво смотрел на них. Это была зримая концентрация его семнадцати лет, проведенных за рубежом. Практически это был итог его жизни. Он вдруг вспомнил Сандру, Марка и застонал от нахлынувшей боли. Как они там без него?

Вот уже столько месяцев? Почему он им не позвонит? Он вскочил, но, осознав, где именно находится, растерянно опустился на стул.

Эта боль преследовала его в тяжелых снах и воспоминаниях, пробуждающихся в ассоциативных цепочках. А через два дня к дому подъехала уже другая машина, и из нее вышел Трапаков, поддерживающий какую-то с трудом передвигавшуюся седую женщину.

Вначале он даже не понял, почему Трапаков привез к нему эту незнакомую пожилую женщину. Но когда она до боли знакомым жестом поправила прядь волос, он, хватая воздух губами, словно задыхаясь, бросился к ней. Это была его мать.

Он целовал ее лицо, руки, плечи, словно просил прощения за годы ее вынужденного одиночества. А она смотрела на своего повзрослевшего сына и не верила глазам.

Перед ней был тот, другой, улетавший из страны семнадцать лет назад, молодой, красивый, жизнерадостный парень. Этот стоящий перед ней грузный, уже в летах мужчина не мог быть ее сыном. Он не мог так постареть и измениться. Но руки уже гладили его седую голову, а губы словно против воли шептали ласковые слова…

Потом многие ему говорили, что он сильно поседел именно после этого дня. Может быть, это был всплеск эмоций, направленный выход которым он не давал целых семнадцать лет.

Первого августа он впервые приехал в Ясенево, где располагался центр советской разведки. И первый раз вместе с Сергеем Трапаковым прошел по местам, которых он никогда не видел и о которых получила лишь смутные обрывки сведений там, в Америке. Он ловил себя на мысли, что даже здесь, среди немногих людей, которые знали о его миссии в Америке, он продолжал считать себя иностранцем.

Словно привычка мыслить по-другому, говорить по-другому, одеваться по-другому сказывалась на всем его поведении и даже на мышлении.

В кабинете Трапакова, переведенного к тому времени с Дальнего Востока снова в Москву, они отмечали возвращение Юджина. Сам Крючков, когда-то много лет назад возглавлявший советскую разведку и отправлявший своего агента за границу, обещал принять его сразу после выхода на работу. Врачи были убеждены, что он сможет через месяц приступить к активной деятельности. Было условлено, что он выйдет на работу первого сентября тысяча девятьсот девяносто первого года.

Но наступило девятнадцатое августа… Сначала он не понимал, что именно происходит. Вернувшийся после многолетнего отсутствия с устоявшимся менталитетом западного человека, он искренне возмущался: как могли руководители страны пойти на ГКЧП, предать своего президента, обмануть людей, так доверявших им?! Два дня томительного ожидания ни к чему ни привели. Он приехал в Ясенево, где двадцать первого августа уже сжигали документы. Обстановка была не просто сложной — панической. С минуты на минуту ожидали разъяренных людей у ворот комплекса. Разведчики хорошо знали, как происходили подобные события в ГДР, Чехословакии, Румынии. Особенно в последней стране, где в угаре революционного энтузиазма восставшие устроили скорый и не праведный суд, казнив Чаушеску и его жену.

Он с трудом сумел найти Трапакова. Но тот не мог даже уделить ему время, чтобы помочь разобраться, настолько важными делами занимался — уничтожал документы ПГУ, иначе они могли в тог момент попасть в чужие руки.

Тогда Юджин принял твердое решение попасть на прием к председателю КГБ СССР. Он считал, что имеет моральное право получить ответ на вопрос, что именно происходит с его страной, героем которой он был и в буквальном, и в переносном смысле этого слова? Он хотел понять, почему была начата подобная авантюра. Но приехав к зданию КГБ, он вдруг понял, что ничего не будет спрашивать.

Сытые люди в каких-то куртках и спецовках, откормленные дилеры и брокеры, так расплодившиеся за последние два года, коммерсанты, кооператоры, биржевики, спекулянты, просто разная накипь, всегда возникающая при любом брожении и при любой революции, устремились на площадь Дзержинского, чтобы снести памятник, а затем, по примеру восточноевропейских стран, взять штурмом здание КГБ. Ведь только люмпены сносят памятники, не понимая, что нельзя мстить камню за свои неустроенные души. Немногочисленные демократы на площади до хрипоты объясняли собравшимся, как опасно поддаваться эмоциям: штурм здания и столкновения повлекут с обеих сторон многочисленные жертвы.

С трудом ему удалось попасть в здание КГБ. На первом этаже уже стояли вооруженные люди. По их ошеломленным, растерянным лицам Юджин понял, что любая атака будет просто обречена на успех. Сотрудники КГБ уже не могли стрелять в собственный народ. Это были не те чекисты, которые в двадцатом году подавляли восстание моряков в Кронштадте и расстреливали крестьян в Тамбове. И не те чекисты, которые в тридцать седьмом беспощадно избивали наркомов, заставляя из ползать в собственной блевотине и подписывать показания. И не те чекисты, что наводили ужас своей осведомленностью в шестидесятые-семидесятые годы. Это были выпускники МВТУ, МГИМО, МГУ, разведшкол, которые не могли и не хотели идти против собственного народа. В тот момент, когда восставший народ готовился штурмовать самый мрачный символ «дракона», выяснилось, что чудовище давно умерло и вместо него в замке обитают вполне респектабельные и понимающие молодые люди.