Обрести себя - [3]

Евлампия недоумевала, как это она, такая красивая и изящная, позволила «обмануть» себя этому мужлану, то есть Роману. Польщенная, Ангелина вздыхала: мол, такое счастье у нее. А затем погружалась в сладостные воспоминания о давно прошедших днях.

В душе Евлампии скопилось особенно много яда в этот вечер проводов Романа. Она с чувством брезгливого отвращения отнеслась к тому, как гости, не ожидая упрашиваний, набросились на курицу, эту бедную жертву амбиции Романа. Илиеш наблюдал за выражением ее лица, хихикал, подталкивал под столом Иона. Кроме них на гулянке были дедушка, мать Иона — тетка Лимпиада, Истрати — их сосед, ненасытный стяжатель, и еще несколько человек, в том числе Павел Гынжу, старый друг Романа, вместе с которым они парубковали, Тоадер Мунтяну — другой сосед, добряк, душа нараспашку, и учитель Георгий Ботнару, пришедший на проводы без приглашения. Он сделал вид, что зашел случайно, не зная о воинских сборах, чтобы попросить Романа нарубить хворосту.

Роман и Павел Гынжу с воодушевлением толковали о том, как завтра наймут цыгана Маноле со скрипкой, чтобы проводы на вокзал были с музыкой.

— Полагалось бы взять попа, отслужить литургию, — прошипела Евлампия, уткнувшись в тарелку.

— Именно, именно, литургию, — поддакнул ей Сидор.

— К черту попа! — воскликнул подвыпивший Павел.

— Правильно, — засмеялся Роман, — пусть служит, когда я захочу!

Потом он погрустнел, обнял друга за плечи, невесело сказал:

— На смерть нас ведут, Павел.

— На бойню ведут, — согласился тот.

— И останется село пустым.

— И останется.

— Вот на кого останется! — Роман кивнул головой в сторону учителя.

Тот молча жевал кусок курицы. Словно прибитая гвоздями, рядом с ним застыла Евлампия. Захмелевший после нескольких стаканчиков дед Епифан, опершись головой на руку, выводил старинную песню. На веранде, прислонясь к перилам, плакала Лимпиада. С тех пор как стала вдовой, она плакала на каждой гулянке, на каждом празднике. Ее муж, солдат королевской армии, доведенный до отчаяния каким-то офицером, застрелился. Несмотря на уговоры Ангелины вернуться к столу, Лимпиада осталась на веранде, обхватив руками столб.

— Только мне некого провожать, — вздохнула она.

Ее лицо всегда источало такую доброту, было так приветливо, что даже теперь казалось, что она улыбается сквозь слезы, словно боясь омрачить этот вечер. Илиеш любил ее за доброе сердце. Она обычно сквозь пальцы смотрела на шалости Иона и Илиеша, охотно прощала их провинности, а карманы у нее всегда были полны орехов, сушеных слив, сластей, которыми она угощала ребятишек «за упокой души Пинтилия». Мальчик тихонечко вышел на веранду и прижался к Лимпиаде. Она не двинулась, только провела рукой по его волосам. В это время, нетвердо ступая, к ним подошел учитель.

— Хоть столб обнимаешь и то хорошо, — глупо пошутил он.

Пошарив в кармане, учитель вынул два лея, протянул мальчику.

— Возьми, завтра леденцов купишь. А сейчас ступай спать.

Деньги Илиеш взял, но спать не пошел, уселся в тени на пороге. Учитель приблизился к Лимпиаде, ощупал глазами ее округлые красивые плечи. Пытаясь положить руку на ее плечо, участливо проговорил:

— Засушишь свою молодость.

— Уж не умираешь ли ты от жалости? — отстранилась она от него.

— Еще как! Ведь не из глины ты, живая душа. Чего же мучить себя?

— Пожалел волк кобылу, оставил хвост да гриву. А ну не трогай, отойди в сторонку!

— Может, тебе дровишек надо? — внезапно переменил тему разговора учитель. — Так я могу, только скажи.

— Проживем и без чужой помощи.

— Ну и гордая ты. Смотри, чтоб не пожалела потом. Счастье свое отталкиваешь. Парень скоро женится, останешься одна… Тогда что будешь делать?

— Антихрист…

Больше, как ни старался, Илиеш ничего не услышал: веки его сомкнулись, и он уснул. Приснилось ему, как он с Ионом пасет лошадей в лесу. Трава по пояс, сочная, зеленая. А деревья стоят прямые и толстые — не обхватить руками. Илиеш стал вырезать на коре фигурки лошадей, коров, овец. И странно: они вдруг оживали и убегали от него. Это забавляло Илиеша. Он оглянулся, вокруг пылало столько цветов, мельтешило столько разноцветных бабочек, что закружилась голова. А на вершине засохшей ольхи сидел учитель и злобно кричал на бабочек. Внезапно у него стали расти угольно-черные крылья, он ринулся с вершины вниз, ухватил Илиеша за горло и потащил над лесом к гигантскому костру, который пылал там, где должно было быть солнце. Илиеш закричал, успел схватиться за вершину дуба и… проснулся на руках у отца. Тот подобрал его, уснувшего на пороге…

На другой день село провожало мобилизованных. Это были не обычные сборы — забирали почти всех мужчин. И многие, покачивая головами, пророчили тяжелые времена:

— Быть войне!

— Не к добру это…

— Увидимся ли еще с ними?

— Кто может знать…

С утра все потянулись за село, где возле дороги возвышался каменный крест. Туда спешили жены, роняя слезы на глинистую дорогу, туда бежали дети, чтобы еще раз на прощанье взглянуть на отцов, туда несли полные кувшины старики, чтобы еще раз чокнуться с внуками.

Пошел туда и Роман Браду, так и не закончив качели для сына. Впереди выступал Маноле-цыган, пиликая на скрипке старинную жалобную дойну. Следом шли Павел Гынжу и вся компания, заполнив улицу от забора до забора. Охрипшими от выпивки голосами мужчины пели: