Обрести себя - [17]

Солнце грело жарко, в небе виднелись журавли, возвращающиеся на родину. Над Чертовым курганом в синеве качался бумажный змей, запущенный ребятишками. Заливались жаворонки, зыбко ныряя высоко в небе над усадьбой Романа Браду.

Без отца в доме стало пустынно и тоскливо. Илиеш целые дни проводил в сельсовете, где всегда было людно. Там он забывал свое горе. Тетка Лимпиада иногда отправляла его с запиской к кому-нибудь из односельчан. Он, гордый доверием, охотно выполнял ее поручения.

Как-то в сельсовет пришла Ангелина — высохшая, почерневшая. Присела на стул и, ни к кому не обращаясь, спросила:

— Кто из вас хочет поделиться со мной зарплатой?

Павел с недоумением вскинул брови:

— Какой зарплатой?

— Чтобы растить сына. С кого же мне требовать? Или вы думаете, он святым воздухом питается? Служит у вас тут курьером, весь день на посылках. А у меня вы спросили? Разве у него нету матери?

Лимпиада почувствовала, как кровь прихлынула к щекам. Потребовалось большое усилие, чтобы сдержать себя. А то бы она выложила этой женщине все, что о ней думала, все, что скопилось на сердце. «Вроде бы есть мать у него и нету ее!» — сказала бы она. Но здесь не место для таких разговоров, Лимпиада не дала волю гневу, спокойно поднялась, подошла к Ангелине.

— Рано ему думать о зарплате, не торопись. Еще заработает свое. Сначала ему надобно учиться.

— Учиться? А на какие шиши?! — Ангелина едко усмехнулась.

«Избалована ты слишком», — подумала Лимпиада.

— Кто будет учить его? — снова спросила Ангелина. В ее голосе легко можно было уловить презрительную насмешливость.

Павел так грохнул по столу кулаком, что подскочили папки и чернильница.

— Я буду! — После небольшой паузы добавил уже спокойней: — Я, она, мы. В план просвещения села, Лимпиада, впиши еще один пункт: отдать в школу и сделать человеком сына покойного Романа Браду…

Но этому не суждено было исполниться.

Началась война…

Валуряне толпились во дворе сельсовета в ожидании распоряжений. Они готовы были пойти в бой за землю, которая наконец-то перестала быть мачехой.

Павел Гынжу забыл, когда спал; глаза его воспалились. Два представителя из центра — по сбору зерна и заготовке скота — не отходили от него. Им было безразлично, что он, Павел, уходит на войну и рядом с ним плачет жена с грудным ребенком на руках. Им нужны были люди, чтобы нагрузить и отправить в надежное убежище хлеб, перегнать в глубокий тыл скот. Павел должен их найти за те считанные минуты, которые остались до его отъезда.

— Ну иди же сюда, Павел! Ребенок зовет, а он как оглох. — Настя тянула мужа за рукав, не скрывая слез.

Мимо скользнул Оксинте Кручек, пришедший проводить Сырге. С откровенной насмешкой пробормотал:

— И большевики, оказывается, нюни распускают?

Павел бросил на него сердитый взгляд: что-то слишком повеселел Святой с тех пор, как немцы напали на нас. Отозвав жену в сторону, Павел строго цыкнул:

— Видишь, как авторитет подрываешь? Не плачь на виду!

— Да направь ты их к Лимпиаде. — Настя пыталась и не могла сдержать рыдания. — Побудь хоть немного с нами.

Да, Лимпиада еще со вчерашнего вечера заняла его место, получила от него печать, ему, собственно, здесь делать нечего. Ему уже пора в строй, где собрались мужчины с самодельными вещмешками за плечами. Словно споря с собой, он горячо сказал Насте:

— Надежные люди нужны для этого дела, боюсь, как бы Лимпиада не запуталась. Не так просто сейчас быть во главе.

Лимпиада действительно оказалась в тяжелом положении. Она пыталась выйти из кабинета, полученного в наследство от Павла, но трое парней заслонили перед нею дверь. Плечом к плечу встали Боря, Григорий, Ион. Первые валуренские комсомольцы. Ион растопырил руки, не давая матери дотянуться до ручки двери. Он бубнил одно:

— Позвони, мама. Ну, позвони…

— Отойди в сторону. — Она уже сердилась. — Открой двери, Григорий!

— Не открою!

— Открой, а то позову народ!

Ион лукаво улыбнулся, надеясь умаслить мать.

— Зови! Просто пугаешь, не позовешь. Лучше позвони.

— Нету у меня такой власти, чего пристали ко мне?

Но ребята-то знали, у кого власть.

— Хватит у тебя власти!

Вежливый Боря говорил так, что возразить ему было трудно:

— Тетя Лимпиада, попытка — не пытка. Позвоните. Если нельзя, то и разговора никакого не будет. Что вам стоит?

Снаружи кто-то дернул дверь. Ион мигнул Григорию: мол, не пускай. Это переходило всякие границы. Лимпиада решилась:

— Шут с вами, напишу письмо в военкомат, идите туда. Только не верю, что это вам поможет.

— Мы уже были…

— И?..

— И нас не приняли. Потому мы и пришли сюда.

Лимпиада с упреком взглянула на сына, сердце защемила острая боль. Будто вчера провожала она мужа в армию, будто вчера крохотный Ионикэ остался без отца… А теперь стоит перед ней молодой человек и требует послать его на войну. И это сын, это Ионикэ…

Григорий возмущался:

— Какой же это порядок? Весь народ поднялся на войну, а мы, комсомольцы, сидим как сосунки.

Ион наступал, кипятился:

— Ну скажи, ты осталась бы на нашем месте?

«Он совсем взрослый, — промелькнуло в ее мозгу. — А я-то все думала — ребенок».

— Не знаю, — ответила она.

— Нет, ты хорошо знаешь, но не хочешь сказать. — Голос Иона безжалостен. — Никто не хочет разговаривать, везде гонят. В военкомате не слушают, тут — тоже. Заколдованный круг!