Обречённый на любовь - [13]

И наваливающийся сверху плотный жар пропал. Вокруг снова была трава, пели птицы, и дул легкий ветерок.

— Отпусти, — прошептала Вита. — Медведь…

Калинов, пошатнувшись, встал. Вита села. На ее обнаженной правой ноге виднелись два больших синих кровоподтека. Вита посмотрела на Калинова и медленно натянула на ногу разрезанную юбку. Он поспешно отвел глаза.

— Что происходило?

— У кого-то из нас буйная фантазия, — сказала Вита. — Пожалуй, даже слишком буйная! — Она поднялась, придерживая разрез рукой. — Я домой… С мамой теперь придется объясняться… В таком виде…

И не успел Калинов что-либо произнести, как она подскочила к нему, коснулась горячими губами его щеки, отпрянула и тут же исчезла.

О Господи, сказал себе Калинов. Добился-таки своего, старый пень!

Он огляделся. Рядом никого, слава Богу, не было. На пляже большая группа молодежи играла в волейбол. Классическим кружком, ухая и повизгивая. Калинов побрел туда. Левая нога ныла. Он снял брюки и остался в плавках. На ноге были такие же кровоподтеки, как и у Виты.

— Чертовы «зажигалки»! — пробормотал он.

На пляже его встретили громкими приветственными возгласами, как будто он отсутствовал невесть как долго. Зяблика среди играющих не было. Аллы тоже. Флоренс Салливан сидела в сторонке на песке, подтянув к подбородку коленки, задумчиво смотрела на неподвижную воду. С Флоренс, пожалуй, стоило бы поговорить, но только — упаси Бог! — не сейчас. Калинов поймал на своих ранах любопытные взгляды двух или трех девчонок. Девчонки были незнакомыми, но симпатичными. Он равнодушно кивнул им и растянулся на теплом песке. Рядом с ним хлопнулся еще кто-то. Калинов повернул голову. Это был Клод.

— Надоело прыгать, — сказал он. — Можно, я с тобой полежу?

— Ложись.

— А где Вита?

Калинов пожал плечами.

— Ясно, — сказал Клод. — Интересно было?

Калинов снова пожал плечами.

— Вита — прекрасная девушка, — сказал Клод. — Только ей нужно настоящее.

Калинов подгреб себе под грудь кучу песка.

— Зачем ты мне это говоришь? — спросил он.

— Видишь ли… Ты, должно быть, заметил, что большинству из нашей компании от шестнадцати до восемнадцати лет. Другие здесь почти не появляются.

— Заметил, — согласился Калинов.

— А мне вот уже двадцать два, — сказал Клод. — Да-да… Ты не хочешь спросить, почему я до сих пор играю в эти игры?

— Почему?

— Из-за глубины… Я, конечно, не знаю, где вы были с Витой вдвоем. Но вот когда мы штурмовали тот лагерь… Скажи, ты так ненавидел когда-нибудь там, в Мире?.. У меня было желание передушить оранжевых голыми руками.

— А мне хотелось посмотреть, есть ли у них сердца, — сказал Калинов.

— Вот-вот. — Клод кивнул. — Ты знаешь, это как наркотик! И я боюсь, что они подменят жизнь дэй-дримами… Это, знаешь, как в музее изобразительного искусства. Картина всегда выглядит более яркой, чем жизнь. В жизни и краски более блеклые, и разноцветья неизмеримо меньше. Он вздохнул. — Во всяком случае, так кажется… Я ведь сам давно уже понимаю, что пора себе искать настоящее дело. И все время возвращаюсь сюда и возвращаюсь. Нет сил уйти… И так уже шесть лет.

— Шесть лет?! — поразился Калинов.

Оказывается, все это существует уже давно, подумал он. И все эти годы Страна Грез хранится в глубокой тайне… так, что никто из нас и не догадывался… И этот мальчишка прав. Я прожил без малого сотню лет, и любил, и ненавидеть приходилось, но все это было как-то мельче, мягче, бледнее… Как я тогда подцепил Наташку! Вот с ней у нас было настоящее… Черт, все с ног на голову поставил! Тут настоящее, в Мире игрушечное… А дети во все времена играли — уж так они устроены. В разные игры они играли, и в войну тоже… Казаки-разбойники!.. И не было в этом ничего кощунственного! Кощунство всегда придумывали взрослые…

Подошла Флоренс Салливан. Не глядя на Калинова, шепнула что-то Клоду. Тот кивнул. Флоренс шагнула в сторону и растворилась в воздухе. Клод снова повернулся к Калинову.

— Домой пошла? — спросил Калинов.

— Нет. Индивидуальный дэй-дрим… Не все ведь являются сюда лагеря штурмовать. Каждому хочется чего-то своего.

— А зачем тогда вы устраиваете всеобщие спектакли?

— Это не спектакли. — Голос Клода был спокоен: как будто учитель объясняет ученику новую тему. — А устраиваем мы их затем, чтобы здесь никто не чувствовал себя одиноким.

Калинов понимающе кивнул.

— Ты знаешь, Клод, — сказал он после паузы. — Я был неправ… С той пощечиной.

Клод Пристально посмотрел Калинову в глаза.

— Ты странный парень, Саша. — Он покусал нижнюю губу. — Вот ты лежишь рядом, пацан пацаном… А порой мне кажется, что ты лет на сто старше меня.

— Почему? — Калинов сел.

Как будто насквозь видят, думал он. Какие они, в сущности, еще дети… Но иногда становится страшно находиться рядом с ними. Не то что солгать — душой покривить нельзя!

— Не знаю. — Клод пожал плечами. — Просто такое ощущение.

Отступись, старый козел, сказал себе Калинов. А вслух произнес:

— Пошел я домой.

— Ага, — отозвался Клод. — Приходи завтра.

Калинов встал и принялся натягивать штаны.

— Только запомни, — продолжал Клод, — обидишь как-нибудь Витку — я не погляжу на то, что ты пацан пацаном!

— Запомню, — пообещал Калинов.