Обреченные погибнуть. Судьба советских военнопленных-евреев во Второй мировой войне - [202]

Шрифт
Интервал

Летом 1944 г. началось наступление на Карельском фронте. Финская армия начала откатываться от Ленинграда и Карельского перешейка. События стремительно развивались, ясно стало, что финны «выходят из игры». Нас начали небольшими партиями направлять в центральный лагерь Наариярви. Постепенно скапливалась вся масса пленных. Возбуждение перед предстоящими переменами нарастало. Собравшиеся стали вспоминать тех, кто запятнал себя темными связями с охранниками. В основном это были карелы-переводчики. Среди них Петька — свирепый, яростный полицай. Сейчас предатель выглядел худым и встревоженным, сторонился и даже прятался от расправы. Происходил самосуд и над некоторыми украинцами и русскими, бывшими придурками, за их плохое обращение с пленными.

С намерением самосуда некоторые носились по лагерю, передавая иной раз правдивые, а чаще сбивчивые сведения о тех, кого подозревали в содружестве с охраной. Иногда пытались свести личные счеты или отвести от себя подозрения по принципу «лови вора». Более благоразумные не участвовали в таких расправах, считая, что этим займется советское правосудие, хотя многие высказывали сомнение в объективности и корректности следственных органов. Не забыты были нелепые «служебные ошибки» и наговоры, существовавшие в годы массовых репрессий. Радость предстоящего возвращения омрачалась возможностью подобных несправедливых подозрений.

Я был почти уверен, что мне придется подвергнуться пристрастному допросу и мне обязательно припомнят и «пришьют» к плену как пребывание в сионистской организации, так и исключение из ВКП(б). Но совесть у меня была чиста, и я надеялся, что сумею всякие подозрения и обвинения отвести. В ожидании отправки нас иногда посылали на сельские работы. Однажды несколько дней мы были на хуторе, пололи огурцы. Платой служил картофель. Нашлись умельцы, нагнавшие самогон. Раз есть выпивка — можно праздновать и наш отъезд. Среди нас было несколько финских крестьян и даже девушки. Это было первое наше общение с финским населением. Всем хотелось, чтобы расставание, как и жизнь в дальнейшем, оказались бы беззлобными и доброжелательными.

В сентябре 1944 г. нам объявили о перемирии между СССР и Финляндией. Весь лагерь был выстроен, и нам сообщили о ближайшей поэшелонной отправке. Нежелающим возвращаться предложили выйти из строя. Набралось несколько десятков. Среди них я заметил знакомого Петьку (карела) и еврея, у которого в Финляндии оказались родственники. Затем произвели осмотр обмундирования. У кого оно было рваное и грязное, тому заменяли на чиненое и чистое.

При смене своего рваного обмундирования я допустил ошибку. Она потом принесла добавочные неприятности. Взамен солдатской гимнастерки мне попался китель финского сержанта с накладными карманами, серого цвета, суконный. Он отличался от советского обмундирования. Я выделялся среди других. И по возвращении довольно долго не мог сменить этот китель на «нормальную» одежду. Мой внешний вид задевал патриотические чувства советских людей, навлекая на меня подозрения. Бывший финский китель походил на немецкий.

Возвращались мы, еврейские военнопленные, не все вместе. Комплектование очередного эшелона шло беспорядочно, и сравнительно небольшой еврейский лагерь затесался среди общей массы пленных. Вероятно, всех в то время интриговала мысль: что с нами предписал сделать наш мудрый вождь и учитель: казнить или помиловать? Конечно, среди возвращавшихся находились некоторые, кому можно было опасаться. Одну такую историю я узнал.

Один пленный спросил мое мнение, что ему будет? Отца парня, как кулака, сослали, а сам он попал в лагеря, откуда прямо на передовую. Когда он попал в плен, то активно высказывал антисоветские взгляды. Добился, что его в числе других выделили, и он находился в привилегированных условиях и даже сотрудничал в какой-то газете, издававшейся на русском языке. Однако масштаб деятельности не мог удовлетворить его. И он нарушил предписанный режим. Однажды направился без разрешения в какую-то инстанцию, и такой самостоятельный уход был расценен как побег. Парень попал в штрафной лагерь, откуда и возвращался на родину. Не знаю, чем закончилась его жизнь. О судьбах бывших военнопленных почти ничего не известно.

Стоял сентябрь. Война еще шла, но уже на территории Европы. Солдаты были нужны фронту, но достойны ли мы добить врага со всеми вместе или должны расплатиться кровью за поражение в начале войны? Как много от нас требуется?

Наконец, наступил долгожданный отъезд. Нас строем привели к станции, и мы погрузились в товарные вагоны. Эшелон сопровождали финские охранники. Поехали. На одной станции произошла смена. Охраняли уже советские охранники, тоже с автоматами. Стало ясно, что мы уже теперь под охраной своего родного конвоя. Но и от них узнать, куда держит путь эшелон, не удалось. Наконец, прибыли куда-то, попали в казармы. Прошли санобработку и в первый раз встретились с политруком, проведшим беседу. Он кратко описал положение фронта, успехи армии и перспективы, ответил на вопросы. Разговор был благожелательный, и настроение у всех приподнялось. Нам предстояло пройти «госпроверку», после нее каждому воздастся по заслугам. Где будет это проходить, он, конечно, не знал, но сообщил, что мы будем обеспечены питанием и работой. Инвалиды и больные тут же госпитализировались. Связаться с родными пока не разрешалось.


Еще от автора Арон Ильич Шнеер
Жизнь и смерть в Аушвицком аду

Члены «зондеркоммандо», которым посвящена эта книга, это вспомогательные рабочие бригад в Аушвице-Биркенау, которых нацисты составляли почти исключительно из евреев, заставляя их ассистировать себе в массовом конвейерном убийстве десятков и сотен тысяч других людей, — как евреев, так и неевреев, — в газовых камерах, в кремации их трупов и в утилизации их пепла, золотых зубов и женских волос. То, что они уцелеют и переживут Шоа, нацисты не могли себе и представить. Тем не менее около 110 человек из примерно 2200 уцелели, а несколько десятков из них или написали о пережитом сами, или дали подробные интервью.


Свитки из пепла

Члены «зондеркоммандо», которым посвящена эта книга, суть вспомогательные рабочие бригад, составленных почти исключительно из евреев, которых нацисты понуждали ассистировать себе в массовом конвейерном убийстве сотен тысяч других людей – как евреев, так и неевреев. Около ста человек из двух тысяч уцелели, а несколько десятков из них написали о пережитом (либо дали подробное интервью). Но и погибшие оставили после себя письменные свидетельства, и часть из них была обнаружена после окончания войны в земле близ крематория Аушивца-Освенцима.Композиция книги двухчастна.


Воспоминания еврея-красноармейца

Книга «Воспоминания еврея-красноармейца» состоит из двух частей. Первая — это, собственно, воспоминания одного из советских военнопленных еврейской национальности. Сам автор, Леонид Исаакович Котляр, озаглавил их «Моя солдатская судьба (Свидетельство суровой эпохи)».Его судьба сложилась удивительно, почти неправдоподобно. Киевский мальчик девятнадцати лет с ярко выраженной еврейской внешностью в июле 1941 года ушел добровольцем на фронт, а через два месяца попал в плен к фашистам. Он прошел через лагеря для военнопленных, жил на территории оккупированной немцами Украины, был увезен в Германию в качестве остарбайтера, несколько раз подвергался всяческим проверкам и, скрывая на протяжении трех с половиной лет свою национальность, каким-то чудом остался в живых.


Из НКВД в СС и обратно. (Из рассказов штурмбаннфюрера)

Герой книги — советский разведчик, с 1938 по 1945 г. носивший мундир офицера СС. Участник польской и французской кампаний 1939–1940 гг., Арденнского наступления немецких войск в декабре 1944 г.В 1945–1947 гг. был уполномоченным советской миссии по репатриации во Франции, затем занимался разведывательной работой в Бельгии и Франции.Построенная в форме бесед автора книги, профессионального историка, с ее героем, книга приоткрывает малоизученные или замалчиваемые страницы истории XX в.По сравнению с его откровениями бледнеют облагороженные жизнеописания отечественных шпионов, так расплодившиеся в последние годы.


Историомор, или Трепанация памяти. Битвы за правду о ГУЛАГе, депортациях, войне и Холокосте

В новой книге Павла Поляна собраны работы о соотношении памяти и беспамятства, политики и истории: проблематика, которая, увы, не перестает быть актуальной. «Историомор» – неологизм и метафора – это торжество политики, пропаганды и антиисторизма (беспамятства) над собственно историей, памятью и правдой. Его основные проявления очевидны: табуизирование тем и источников («Не сметь!»), фальсификация и мифологизация эмпирики («В некотором царстве, в некотором государстве…») и отрицание, или релятивизация, установленной фактографии («Тень на плетень!»).


Еврейские судьбы: Двенадцать портретов на фоне еврейской иммиграции во Фрайбург

«К началу 1990-х гг. в еврейских общинах Германии насчитывалось не более 27–28 тысяч человек. Демографи-ческая структура их была такова, что немецкому еврейству вновь грозило буквальное вымирание.Многие небольшие и даже средние общины из-за малолюдья должны были считаться с угрозой скорой самоликвидации. В 1987 году во Фрайбурге, например, была открыта великолепная новая синагога, но динамика состава общины была такова, что к 2006 году в ней уже не удалось бы собрать «миньян» – то есть не менее десяти евреев-мужчин, необходимых, согласно еврейской традиции, для молитвы, похорон и пр.


Рекомендуем почитать
История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10

«Как раз у дверей дома мы встречаем двух сестер, которые входят с видом скорее спокойным, чем грустным. Я вижу двух красавиц, которые меня удивляют, но более всего меня поражает одна из них, которая делает мне реверанс:– Это г-н шевалье Де Сейигальт?– Да, мадемуазель, очень огорчен вашим несчастьем.– Не окажете ли честь снова подняться к нам?– У меня неотложное дело…».


История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 5

«Я увидел на холме в пятидесяти шагах от меня пастуха, сопровождавшего стадо из десяти-двенадцати овец, и обратился к нему, чтобы узнать интересующие меня сведения. Я спросил у него, как называется эта деревня, и он ответил, что я нахожусь в Валь-де-Пьядене, что меня удивило из-за длины пути, который я проделал. Я спроси, как зовут хозяев пяти-шести домов, видневшихся вблизи, и обнаружил, что все те, кого он мне назвал, мне знакомы, но я не могу к ним зайти, чтобы не навлечь на них своим появлением неприятности.


Борис Львович Розинг - основоположник электронного телевидения

Изучение истории телевидения показывает, что важнейшие идеи и открытия, составляющие основу современной телевизионной техники, принадлежат представителям нашей великой Родины. Первое место среди них занимает талантливый русский ученый Борис Львович Розинг, положивший своими работами начало развитию электронного телевидения. В основе его лежит идея использования безынерционного электронного луча для развертки изображений, выдвинутая ученым более 50 лет назад, когда сама электроника была еще в зачаточном состоянии.Выдающаяся роль Б.


Главный инженер. Жизнь и работа в СССР и в России. (Техника и политика. Радости и печали)

За многие десятилетия жизни автору довелось пережить немало интересных событий, общаться с большим количеством людей, от рабочих до министров, побывать на промышленных предприятиях и организациях во всех уголках СССР, от Калининграда до Камчатки, от Мурманска до Еревана и Алма-Аты, работать во всех возможных должностях: от лаборанта до профессора и заведующего кафедрами, заместителя директора ЦНИИ по научной работе, главного инженера, научного руководителя Совета экономического и социального развития Московского района г.


Освобождение "Звезды"

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Воспоминания о Евгении Шварце

Ни один писатель не может быть равнодушен к славе. «Помню, зашел у нас со Шварцем как-то разговор о славе, — вспоминал Л. Пантелеев, — и я сказал, что никогда не искал ее, что она, вероятно, только мешала бы мне. „Ах, что ты! Что ты! — воскликнул Евгений Львович с какой-то застенчивой и вместе с тем восторженной улыбкой. — Как ты можешь так говорить! Что может быть прекраснее… Слава!!!“».