Обреченные погибнуть. Судьба советских военнопленных-евреев во Второй мировой войне - [158]

Вербовщики рассказывали нам про устройство шахты, про различные шахтерские профессии, про технику безопасности и прочие специфические подробности. Ликбез длился два-три дня.

Конечно, при ручной добыче (ударение на первом слоге) угля рабочих на шахте всегда не хватало. Орудия труда: кайло, лопата и топор.

За эти несколько дней я подружился с Колей Голиковым, бывшим речным капитаном (он водил суда по реке Свирь). Он был на несколько лет старше меня. Разобравшись с профессиями шахтеров, которые не требовали специального образования (специалисты: электрики, механики и пр.), мы решили выбрать главную профессию на шахте — стать забойщиками.

Нас записали в забойщики. Обучения — никакого, научитесь по ходу дела, в работе. Инструменты: кайло для отбивки угля от пласта и топор, при помощи которого сам забойщик из деревянных лесин сооружает крепление той части выработки, которую он сам «отбил». Весь добытый уголек надо было лопатой, которая оставалась в лаве и не носилась «на-гора», отбросить на столько метров, чтобы уголь угодил в «печь» — наклонный узкий штрек, который вел к узкоколейке.

Шахта № 5/7, куда мы попали, вела разработку огромного, 15-метровой толщины (мощности), крутопадающего пласта, довольно мягкого, сыпучего спрессованного угля. Отбивать его было сравнительно легко — по структуре он был похож на слежавшийся под огромным давлением сырой песок. Но он был монолитным и сухим.

Мощный крутопадающий пласт «выбирали» горизонтальными слоями по 3 метра высотой. Эти выработки надо было закреплять и затягивать все щели «затяжками» — плоскими досками размером 1–1,5 метра. Создавался сплошной щит от стойки до стойки, через который иногда сыпался уголек, оставшийся в верхнем, выработанном слое. Так как пласт был наклонный, то верхняя лава была несколько смещена по отношению к нижней, но опасность обвала всегда присутствовала.

Лава всегда была горизонтальной, и отбитый уголек надо было «долопатить» до «печки». Из одной кучки угля мы с Колей бросали уголь в другую кучу метрах в двух, потом — в следующую, и так — до «печи». Сброшенный в печь, уголь скользил по неподвижным корытообразным рештакам вниз, в откаточный штрек, где грузился в вагонетки, отвозился к стволу и поднимался «на-гора».

Наше практическое обучение началось не с работы кайлом, а с навалоотбойки, то есть перелопачивания огромного количества угля, перемещая его до крутой печи.

В лаве работали около десяти человек: опытные забойщики, собственно и добывающие уголь, молодые ребята и девочки-навалоотбойщики, перелопачивающие за смену десятки тонн угля, и крепильщики.

Нас с Колей Голиковым поставили к большой груде угля с задачей — перекидать его в печь, находившуюся в 1,5–2 метрах.

Мы горячо взялись за лопаты и лихо начали бросать уголь в печь. Однако, к великому нашему удивлению, груда наша не уменьшалась в объеме, а увеличивалась.

Когда мы устали и решили немного передохнуть, то впервые воспользовались нашими фонариками на касках, чтобы оглядеться. В лаве было, конечно, темно. Единственные источники света — фонарики на касках. К стыду своему, мы увидели, что в нашу груду бросала уголь из более дальней кучи одна худенькая девушка. Она одна накидывала нам столько угля, что мы вдвоем не могли справиться с этой массой.

Она работала методично, спокойно, вроде бы не торопясь, но результат ее труда был удивителен. Лопатка ее сияла, как зеркало, — уголь был сухим, жестким и отшлифовал железо до блеска.

Постепенно мы познакомились с бригадой. Выяснилось, что на этой шахте работало много немцев Поволжья. В основном молодые ребята и девочки. «Нашу» девочку звали Нюра, дома она недавно окончила 10 классов. (Поголовно все немцы Поволжья были переселены в Сибирь и Казахстан.)

Жили они вроде бы свободно, но в некоей зоне и без права выезда.

С Нюрой у меня завязался «шахтерский» роман, так как видеться мы могли только в шахте, на работе. Роман, естественно, был платоническим, так как проходил в постоянном окружении шахтеров всей бригады.

Нюра была симпатичная курносенькая девочка, весьма начитанная, прекрасно говорившая по-русски (значительно лучше многих русских). В этой же бригаде работало еще несколько немцев-ребят Нюриного возраста. Как-то «застукав» наш с Нюрой поцелуй (двух измазанных угольной пылью физиономий), эти ребятишки начали подтрунивать над Нюрой.

Однако на нее это совершенно не действовало. Может быть, молодые немцы интуитивно почувствовали во мне еврея, хотя и с именем Иван, а скорее всего просто завидовали: для их сообщества я был чужой.

Мы с Колей Голиковым достаточно долго продолжали оставаться дистрофиками. Отсюда и наша слабая работа лопатами.

Как-то Нюра принесла в лаву большую металлическую банку с крышкой. Во время краткого отдыха она открыла эту банку и передала ее мне. Внутри была алюминиевая ложка, которая торчала в мятой картошке-пюре. Банка была емкостью не менее одного литра. После лагерной баланды пюре казалось необыкновенно вкусным. Подкормка продолжалась много дней, чем Нюра ежедневно доказывала свою привязанность ко мне и полное презрение к мнению окружающих.