Обреченные на гибель - [129]

Он спросил:

— Куда же вы его? Я ведь не пил еще.

— Да он уж застыл совсем, Алексей Фомич! Я вам сейчас горячего налью, — проговорила она, улыбаясь, но он сказал, с виду сердито:

— Я именно и хотел, чтобы он остыл! Прошу поставить его на место.

— Что это вы, Алексей Фомич! — удивилась она. — Никогда ведь вы холодного чаю не любили.

— А вот вы, Марья Гавриловна, никогда газеты мне не догадаетесь купить, — повернул совсем на другое он.

— Газету? Да ведь вы же газет читать не любите, Алексей Фомич, оправдалась она, но он сказал наставительно:

— Газета на газету не приходится… В тридцати подряд, — так бывает, — читать совсем нечего, а в тридцать первой, глядишь, и поместят что-нибудь немаловажное… Вот, например, что такое он мне тут долдонил сейчас, будто в Европе беспокойно? Что-то такое будто бы там собирается, а? Революция, может быть, вроде той, какая у нас в девятьсот пятом была, а я сижу здесь и ничего об этом не знаю… Завтра утром извольте-ка газету какую-нибудь купить, вот что. Прямо, конечно, писать об этом ничего не будут, но могут как-нибудь обиняком, для тех, кто понимать эти обиняки в состоянии… Он мне еще как-то раньше говорил то же самое, только тогда я внимания не обратил…

Повертел в руках остывший стакан и добавил:

— Черт знает что, — терпеть не могу! Вылейте это вон и налейте горячего!

Глава двадцать вторая Свадьба Макухина

Гремели литавры.

С полным знанием дела какой-то сивоусый старик колотил время от времени бубном о свой кулак.

Страшные звуки издавали две широкогорлых, ярко начищенных медных трубы.

Очень поджарый, коричневый, с тонкими черными висячими усами, похожий на полевого кузнечика, цыган Тахтар Чебинцев пронзительно пиликал на скрипке.

Все это и, кажется, еще что-то, кроме этого, представляло собою оркестр, игравший на свадьбе Федора Макухина.

Отдельно от оркестра выступал гармонист, меланхолического, мечтательного вида, лысый со лба человек, пышно называвший свою двухрядную русскую гармонику итальянским словом "концертино".

Все вообще музыканты были свои местные: они знали гостей Макухина, гости знали их, так как гости эти были только рабочие каменоломни, спасшие его от смерти, рыбаки — Афанасий и Степан Макогон, извозчик Кондрат.

Они принарядились для этого вечера так, как если бы он случился на Рождество, на Пасху, на Троицу. В церкви, во время венчанья, шафером самого Макухина был Рожнов, шафером Натальи Львовны — другой молодой и холостой малый — Аким, один из гребцов баркаса.

Кое с кем из них, — с Афанасием, с Кондратом, с Макогоном, с Севастьяном, с Данилой, — были их жены, разумеется тоже нарядившиеся как только могли.

Извозчики городка думали, что все они будут наняты Макухиным для свадебного "поезда", то есть для катанья по улицам гостей, с песнями, с гармоникой, вообще с большим шумом, и у Макухина действительно появилась было такая мысль, но когда он поделился ею с Натальей Львовной, та пришла в ужас и просила его обойтись без "поезда".

Свадебный пир и без "поезда" вышел достаточно шумным. Вина было выставлено много, — три бочонка (в окрестностях городка делали вина многих сортов в больших винных подвалах, известных на всю Россию); длинный стол был полон всякой всячины, и два повара — один из ресторана "Отрада", другой из гостиницы "Южный берег", — проявляли свое искусство на кухне.

Можно было вполне обойтись и без свадебного генерала, так как отец Натальи Львовны был в своем мундире полковника в отставке и надел ради такого торжества все ордена, какие у него были. Очень представительной показалась всем гостям и слепая жена его, к которой Федор относился с большим почтением, хотя и называл ее "мамашей".

Так как она не выносила махорочного дыма, то махорку курить гостям своим Макухин решительно воспретил, — все получили от него по коробке папирос Феодосийской фабрики Стамболи.

Дня за два до свадьбы Макухин купил Афанасию новый ялик и дал сто рублей; получили от него по сто и гребцы баркаса; а Рожнов — вдвое, так что среди гостей не было недовольных.

Так как Наталье Львовне непременно хотелось видеть у себя на свадьбе Павлика Каплина, то этот гимназист на костыле, заменивший уже другой свой костыль обыкновенной тросточкой из кизила (такие тросточки делали тут очень искусно, и они продавались во всех лавках для курортных), был тоже в числе гостей. Ему непременно хотелось быть шафером невесты, и он уверял, что имеет уж в этом деле большой опыт; однако Макухин предпочел ему своего Акима, чем он счел было себя обиженным, впрочем ненадолго. После того как Федор спасся от смерти, хотя и пролежал пластом неделю, Павлик решил, что он заслужил право быть мужем Натальи Львовны. Он даже сказал ей довольно важно: "Должен признаться вам, что я одобряю ваш выбор", — чем очень ее рассмешил.

Макухину хотелось, чтобы на свадебном пиру его был непременно священник, который его венчал, но тот оказался не совсем здоров, пришлось обойтись без него, как обошлись без "поезда".

В другое время Наталья Львовна при венчанье в полной народа небольшой здешней церкви чувствовала бы себя, как актриса на сцене в роли, к которой хорошо подготовилась, но после того, что пришлось ей пережить на берегу моря, она была почти робкой, как будто стала моложе на десяток лет.