Обреченное начало - [27]

Он посмотрел на девицу, на этих идиоток, продолжавших хохотать, но уже не понимал, о чем они говорят.

— Нет, — сказал он, — вечером я занят.

Он заготовил мысленно эту фразу еще перед тем, как посмотреть в сторону ворот, и она выговорилась теперь как-то странно — ровным, бесцветным голосом.

— Что это с ним? — сказала вторая девица.

— Что с тобой? — сказал Дебокур.

Дени сделал над собой усилие, улыбнулся, с элегантностью королевского мушкетера склонился в глубоком реверансе, сняв широким жестом невидимую шляпу.

— Я вас приветствую, барышни, — сказал он, — но долг призывает меня под другие знамена.

Затем он коснулся руки Дебокура, прервав череду его вопросов, бросил спокойное «до завтра», и побежал по улице, не слыша за спиной их шуток.

— Под знамена или под юбки? — крикнула одна из девиц.

— Посмотрите на этих мальчишек! — сказала другая. — Изменники, не хуже взрослых! В пятнадцать лет уже бросают вас, убегая рысцой, в шестнадцать — мчатся галопом. И чем дальше взрослеют, тем быстрее вас бросают.

— Ему всего четырнадцать, — сказал Дебокур.

Он сунул руки в карманы, пожал плечами и отошел.

На остановке сестры Клотильды не было, и Дени на ходу вскочил в трамвай. В прицепном вагоне, куда он впрыгнул, были только ученики из школы. Он прошел по вагону, встал на передней площадке, держась за перекладину. Ему была видна площадка моторного вагона. Ее там не было. Может быть, она сидит впереди? А может быть, стоит около вагоновожатого? Он нажал на кнопку. На первой же остановке спрыгнул на тротуар, пробежал вдоль вагона, разглядывая сидящих в нем пассажиров.

Должно быть, он побледнел, увидев сестру Клотильду, стоящую у окна спиной к нему. Дени поднялся, трамвай тронулся с места. Двое мужчин разговаривали на площадке, и Дени извинился, когда протискивался между ними. Он увидел, что сестра Клотильда вздрогнула, услышав его голос. Он встал возле нее, прижавшись лбом к стеклу. Она на него не смотрела. Она плакала, не вытирая слез, и те оставляли следы на ее лице. Дени била дрожь, какая-то непривычная, словно от страха.

— Не плачьте, — сказал он тихо. — Я вас очень прошу, не надо плакать.

Интересно, а сам он перестанет, наконец, дрожать?

— Скажите, это из-за меня? Из-за меня?

Когда трамвай подъезжал к остановке, сестра Клотильда наконец вытерла слезы. Посмотрев на улицу, она взяла Дени за руку, потянула за собой, потом тут же выпустила его руку, и он сам пошел за ней. Они спустились на тротуар и пошли по улице бок о бок. Сестра Клотильда молчала, опустив взгляд в землю.

— Не сердитесь на меня, — сказал Дени.

Она молча покачала головой. Остановилась возле какой-то церкви на углу улицы. Церковь была белая, чистенькая, построенная, вероятно, совсем недавно. Она поднялась по каменным ступеням, вошла в неф. Внутри церковь казалась пустой, несмотря на скамьи и изображения Крестного пути. Ни колонн, ни статуй, ни приношений по обету. Дени вошел вслед за сестрой Клотильдой, перекрестился, как и она. Эта церковь была совсем не похожа на другие. В ней не было той тишины, в которой гулким эхом отдаются шаги, той тишины, которую боишься нарушить. Он опустился рядом с ней на колени в глубине нефа.

— Скажите что-нибудь. Прошу вас, скажите что-нибудь. Не хочу, чтобы вы на меня сердились. Я хочу остаться с вами.

Сестра Клотильда перестала плакать. Теперь, когда Дени говорил, его больше не била дрожь. Сестра Клотильда, не отрывая глаз от алтаря, за плечи притянула Дени к себе. Он поцеловал ее в щеку, задержавшись на ней губами. Она взяла руками его лицо и наконец на него посмотрела. Дени увидел, что ее глаза изменили цвет, потемнели, стали почти черными. Она сказала: «Дорогой мой», — сказала очень тихо, потом снова обняла его, не поднимаясь с колен, и прошептала что-то, он не понял — что. Она водила пальцами по его лбу, щекам, губам, пока не ощутила влажность его рта.

Она и вправду этого хотела? Ее губы скользнули по лицу Дени, коснулись его губ. Она не понимала, что делает. Дени в то же мгновение обхватил руками ее шею, не отрываясь от ее губ. Она тоже не пыталась отстраниться.

В этот миг сестра Клотильда поняла в глубине сердца, что все предопределено. Этот поцелуй — к чему лгать себе самой — она мечтала о нем уже давно, мечтала о его губах, о руках, обхвативших ее шею, о его закрытых глазах, мечтала о лице Дени, прижатом к ее лицу, о его потерянном лице, восхитительно потерянном, и мечтала о самом Дени, полном незнакомой ей нежности.

Когда он отстранился, она была бледна, накидка ее слегка сдвинулась — Дени почувствовал странную растерянность, закружилась голова. О, она могла это понять. И у нее это был первый поцелуй — единственный, которым ее наградили за всю жизнь. Она нежно баюкала Дени, и мало-помалу смятение его отступило. Он теснее прижался к ней и сказал, что любит ее, — боже, как он ее любит, больше всего на свете. И он снова прикасался к ее губам, покрывал поцелуями лицо, с удивлением чувствовал себя сильным, удивился, как уверенно, словно сами по себе, движутся его руки, обнимая ее плечи.

В церковь вошла женщина, и они беззвучно, со спокойными лицами отстранились друг от друга. Когда женщина ушла, завершив молитву, Дени пододвинулся к сестре Клотильде и взял ее за руку.