Обречённая воля - [55]

Беляков подъехал к Ременникову.

— У тебя много ныне сенов? — он хотел прикупить, поскольку взял кой-какую скотину у Булавина.

— Как не много, да у зимы брюхо поповское — всё уйдёт. А тебе что?

Беляков не успел ответить: Окунь, выметнувшись вперёд на своей рыжей лошади, свистнул в четыре пальца. Лошадь под ним беспокойно закрутилась на месте.

— Скачут! — и указал на чужих всадников впереди.

— Это кто ещё? — насупился Ременников.

— С изюмской стороны, — промолвил Шкворень. Он сжал губы, поглаживая рукоятку сабли.

— Нет, кажись, казачья ухватка, — определил глазастый Окунь.

— Да это и есть казаки. Кто-то из домовитых жил, — определил по-стариковски дальнозоркий Ременников.

Подводы остановились. Саженей за полсотни Ременников узнал старшину Войска Донского Обросима Савельева. Второго он не признал.

— Эй! Бахмутские? — крикнул тот, второй.

— Ну, бахмутские, а тебе чего? — натопорщился Шкворень по долгу своей атаманской службы.

— Булавин в городке? — оба резко осадили.

— А ты кто таков?

Домовитый казак обиженно передёрнул головой, глянул на Савельева, горбатясь. Тот тронул трухменку, заговорил:

— А мы, атаманы-молодцы, приехали к вам…

— Тебя знаем, а вот его рыло нам чего-то незнаемо, — перебил его Ременников.

— Меня ты, Терентий, знаешь по старым походам, а он — тоже старшина войсковой, Иван Соломата.

Стояли молча, как две враждующие стороны, дико, по-степному, ощупывая глазами друг друга.

Взмокшие лошади тяжело носили боками.

— Где Булавин? — настаивал Иван Соломата.

— Нету Булавина, — ответил Шкворень.

— Как это? Атамана — и нету!

— Казак не привязан: сел да поехал куда глаза глядят. Может, он во Сибирь, по ермаковой тропе поскакал! А тебе что за дело до него?

— А ты что мне такие слова молвишь?

— А что мне на тебя молиться?

— Я войсковой старшина!

— Я тебя на кругу не кричал!

Соломата отвернулся, проглатывая обиду, но дело не ждало, и он спросил:

— Кто за атамана?

— Ну, я!

Соломата неприятно поморщился, смерил взглядом Шкворня:

— Тебя не на кругу ли кричали?

— Меня-то — на кругу, а вот тебя где?

Соломата двинул клоком бороды вправо, к Савельеву, и вышел из игры.

— Собирай круг, казачина! — сказал Савельев.

— Почто?

— Из Москвы дьяк Горчаков едет с солдатами. Воронежские власти тоже при нём. Поворачивайте!

— А ты нам не указуй! — входя и дальше в свою атаманскую роль, вплотную надвигался Шкворень на полковников.

— Вы что же — с боярами заодно? — коварно кольнул Ременников, прищурившись.

— Мы наехали по письму атамана Максимова.

— Какому ещё письму? — задирался Шкворень, скалясь, и надвинул трухменку на глаза.

— Велено нам, атаманы-молодцы, — мирно заговорил Савельев, — проехать к вам, дабы меж вас и московских людей беды не учинилось.

— Какое дело до нас Москве да Воронежу? — вскинулся Ременников.

— Соляные варницы вы огню предали… — начал было Савельев.

— А ты, Обросим, видал, кто учинил то пожёгное дело? — Ременников склонил голову набок, не переставая щуриться.

— Полковник Шидловский донёс, что-де…

— Так с Шидловским и говорите! — ерепенился Шкворень.

— С ним говорено, а те к вам едут. Собирайте круг, атаманы-молодцы, на кругу всё порешим мирно да тихо, — увещевал Обросим.

— А чего это — всё? — не отставал Шкворень.

— Про пожёгное дело погутарим, про землю, какая отошла Изюмскому полку, да ещё про беглых будет сказан царёв указ.

В первой подводе шевельнулся Антип Русинов.

— А беглые чего? Чего надо Москве от беглых? Нечто она, Москва-та, не ведает, что с Дону нет выдачи?

— Указ… — вздохнул Обросим.

— Указ нам не в указ, Обросим!

— Ну и скажите на кругу им, нам-то чего говорить. Скажите им, — Обросим оглянулся.

Вдали, там, где бугрилась еле видимая линия горизонта, тёмным дождевым облаком на однотонной снеговой мути степи и белёсого неба надвигался косяк всадников.

— Вот уж скачут, — тревожно приподнялся Антип Русинов и оглянулся, как бы ища защиты у Ременникова и Шкворня.

— Пусть скачут! — повысил тот голос. — Мы их ждать не станем. Пусть они нас ждут. Поехали, казаки!

— Куда вы? А круг собирать? Ты смотри, атаман! — привстал в стременах Иван Соломата.

— Ты смотри сам!

— Атаманы-молодцы! — взмолился Обросим. — Дело ли вы делаете? К вам едут добром толковать, а вы — в степь.

— Пусть подождут! Вот приедем с сеном — соберу круг! Трогай! — скомандовал Шкворень.

Тронулся обозный поезд. Пустые сани чередой двинулись вправо. Лошади были привязаны уздой к грядкам впереди идущих саней, и только в передних сидел Антип Русинов, по-московски завалившись боком и ткнувшись в головашки саней бараньей шапкой, остальные не терпели саней и ехали верхами. На обратном пути впрягут своих верховых лошадей в помощь этим, а сами пойдут месить снег позади, кривя слабыми, не привыкшими к ходьбе казацкими ногами.

— Когда приедете? — безнадёжно крикнул Обросим.

— Нынче приедем! — хохотнул кто-то из казаков.

— Посидите в кабаке, не без денег, чай, пожаловали! — не поворачиваясь в седле, а лишь немного померцав щекой да глазом, вставил последнее слово Шкворень.

Отъехали молча с версту.

— Подъехали! — снова крикнул Окунь, державший на прицеле косяк всадников, которых дожидались старшины.

Там, на бугре, стояли некоторое время, должно быть, советовались, потом двинулись в сторону Бахмута.