Обречённая воля - [110]

Дождавшись, когда придёт последний московский полк — полк недорослей, Долгорукий двинулся на юг и 31 мая был уже в Острогожске, и тут, в трети пути от ненавистного Бахмута, получил известие, что под Валуйками действует объединённый отряд Беспалого с запорожцами и отряд «пущего вора» Никиты Голого, пред беспримерной храбростью которого неловко стоять даже гвардейским полкам армии. Повстанцы усиленно охотились за царёвыми табунами, отгоняли их, и теперь все были на конях. Стремительно, как и конница Хохлача, передвигались и маневрировали по Придонью, так что победить их было второй задачей, после первой — обнаружить и расположить к бою. А боя Долгорукий желал. Он желал оправдать высокое доверие царя Петра и ещё больше желал отмщенья за убитого брата. Жёсткость Василия Долгорукого ощущалась во всём — в аскетическом образе жизни, даже для похода, в сухости приказов, в коротких разговорах с пленными…

Утром 1 июня 1708 года Василий Долгорукий поднялся с постели ровно в пять. Прикрикнул на денщика, умылся с крыльца приказной избы и, пока денщик готовил ему традиционный кофей (ныне завтраков без него не мыслилось!), сел к рассохшемуся дощатому столу, покрытому сукном, и стал читать доставленное ввечеру письмо атамана Никиты Голого.

«В русские в. г. городы стольником и воеводам и приказным людем, а в селех и в деревнях заказным головам и десятником и всей черни, Никита Голой со всем своим походным войском челом бьем. Стою я в Кулаковом стану и по Лазной (“Эвон уж где!” — крякнул Долгорукий), а со мною силы 7000 казаков данских да 1000 запорожцов казаков же. И хотим итти под Рыбный. А Семен Драной пошел своею силой под Изюм, а с ним силы 10 000… А сам наш войсковой атаман Кондратей Афонасьевич Булавин пошел под Азов и под Таган… А нам до черни дела нет. Нам дело до бояр и каторые неправду делают. А вы голотьва и вся идите изо всех городов конные и пешие, нагие и босые, идите не опасайтеся: будут вам кони и ружье и платье и денежное жалованье. А мы стали за старою веру и за дом пресвятые богородицы и за вас за всю чернь, и чтобы нам не впасть в еллинскою веру. А вы стольники и воеводы и всякие приказные люди и заказные головы не держите черни и по дорогам не хватайте, и пропускайся те вы их к нам в донецкие городы. А хто будет держать чернь и не будет пропускать, и тем людем будет смертная казнь. А хто сие письмо станет в себе держать и будет таить или хто издерет, и тем людем будет смертная казнь. За сим писавы и челом бьем».

Долгорукий посмотрел — письмо было не первой свежести и не «живое», а переписанное со всей старательностью. Это больше всего огорчило Долгорукого. Значит, вняли голосу вора, значит, чтут, опасаются и множат эту бумагу. Плохо…

Денщик принёс на медном подносе ломоть солёной свинины, хлеб чёрный и пшеничный, три яйца и кофей. Рядом положил бумагу — список шестерых булавинцев, схваченных на нагорной стороне Дона и пытанных ночью в Острогожске. Долгорукий взял кусок свинины и стал есть её без хлеба. Локти его стояли на столе, а сам он, прямой, надменно поджимая заблестевшие салом губы, поправил локтем список и, косясь, читал:

1. «Миклуха Микифоров сшел в Пристанский городок с женой и детьми (умер после 10 ударов).

2. Карп Леонов из Спасска (13 ударов. Живой).

3. Лавер Фролов житель города Шацка монастырский крестьянин (14 ударов).

4. Хфедор Лупоглаз с Битюга крепостной светлейшего кн. А. Д. Меньшикова. Был с пищалей (13 ударов. Отправлен назад).

5. Максим Абрамов солдатский сын 20 лет на дуване досталась кобыла и алтын денег.

6. Микифор Пожерихин солдат конной службы (15 ударов)».

— Чего стоишь, Кондратей?

Денщик только переступил с ноги на ногу, набычил толстолобую рыжую голову. Красные кисти ручищ висели по швам.

— А ты ведь, Кондратей, одного ангела с вором Булавиным.

Денщик смутился, замерцал светлыми ресницами, но нашёлся:

— Не прогневайся, батюшка Василий Володимирович, токмо воеводу, что казаки казнили, ведомо мне, тож Кондратием звали. Кондратей Кондратею — рознь!

— Поговори! — перестал жевать. — Зови писаря!

Долгорукий вытер платком руки, подождал, когда денщик затворит дверь, и вынул из потайного кармана лист с секретной азбукой, данный царем для него и Толстого. Это был секретный лист с шифром. Долгорукий окинул его взглядом: «Вместо “а” писалось “ме”, б — ли, в — ко, г — н, д — зе, е — жу…»

«Мудрое помыслие Петра Алексеевича», — подумал князь.

«Будеже писать нижеписанных персон имяна и прочее, то оныя писать такими знаки, какие против каждой отмечено, однакож писать все сплошь…»

Далее шли знаки персон:

Царское величество — кружок с крестом наверху.

Царевич — кружок с крестом внутри.

Князь Меншиков — просто большой крест о четырёх концах.

Адмирал Апраксин — кружок со стрелой направо и вверх.

Министр Головин — буква пси.

Гетман Мазепа — 300.

Губернатор Азова — 100.

Майор Долгорукий — 118.

Потом шли казаки донские, запорожские. Города: Азов, Таганрог, Воронеж. Реки — Медведица, Хопёр и, наконец, Булавин — 7.

«Счастливым числом наградил государь вора», подумал Долгорукий, и ему в этот миг Булавин показался действительно счастливым человеком, могучим и славным, в багровом пламени его воровских знамён. Но Долгорукий в тот год был счастливее вождя повстанцев: победа незримо шла ему в руки.