Обреченная - [91]

– Возможно… – снова заговорила я и замолчала. – Возможно, вы сожалеете, что я…

Но я остановилась на этом. Не нужно было ей слышать этого от меня. Я и так отняла у нее две из ее жизней. Третья игла, третий укол… нет, это для меня.

– Ничего, – сказала я наконец.

Марлин кивнула несколько раз и посмотрела на серебряную решетку у себя над головой.

Вместо ответа она положила трубку на стол и взяла в руку оставшиеся снимки. Собрав их все вместе, поставила их на попа, постучала ими по столу (громкие выстрелы слышались через трубку прямо у меня в ухе), выровняла их и сунула в карман пиджака.

– Я думаю, у нас есть все для твоего прошения, Ноа, – сказала она. – Свяжусь с тобой через пару дней.

Незачем было говорить о чем-либо еще. Как я уже сказала, это я спустила курок. Это я оборвала жизнь Сары. Это я оборвала жизнь Персефоны. И в конце концов, разве не за это меня осудили?

– Как я могу передать мои записки Оливеру? – спросила я под конец, зная, что они могут так и не попасть к нему. Когда я начинала писать их, я вообще не рассчитывала на то, что у них когда-нибудь найдется читатель.

– Можешь отослать их мне, а я перешлю ему, – сказала Марлин.

Мысли иногда достигают тех, для кого они предназначены, сколько бы веревочке ни виться. Это была единственная соломинка надежды, за которую я и цеплялась.

Диксон повесила трубку таким жестом, словно надевала золотое кольцо на палец, стараясь не клацнуть металлом по пластику. Потом она взяла в руку свой кожаный портфель и вышла прочь. Больше я ничего не слышала ни о Марлин Диксон, ни о «Матерях против смертной казни».

Глава 32

Я должна сделать заказ для своего последнего ужина. Моего последнего ужина. Моего последнего ужина. Моего последнего ужина. Не важно, как я на это смотрю, как произношу, как выделяю любимые звуки, – звучат эти слова почти по-библейски. Не так ли?

Я думаю о цыпленке под пармезаном, о толстой отбивной по-ньюйоркски (среднепрожаренной) или об обеде из трех блюд от Le Bec Fin[33]. Да, если система работает так, как должно – действительно предоставляет нам последний ужин, – то я попрошу кого-нибудь доставить мне его из центра Филадельфии. В конце концов, разве не поэтому мы сорим деньгами в дорогих ресторанах? Мы хотим получить удовольствие, несмотря на то, что приготовить пищу, которую мы едим, стоит не больше, чем запечь упаковку куриных ножек из ближайшего магазина. Мы отмечаем различные события в дорогих ресторанах, мы знакомим там друзей, будущих супругов, родителей… Мы делаем в них предложения, мы разводимся в них. Мы сообщаем в них миру о своей беременности. Но мы не заказываем в них свой последний ужин. Я хочу сказать – посещали бы мы эти рестораны для особых случаев, если б знали, что это наш последний ужин? Конечно. Мы не стали бы тратить время в «Макдоналдсах» или «Кей-эф-си», мы прямиком бы пошли в «Стивен Старр» или «Гордон Рэмси» и пили бы чай в «Плаза».

Значит, все в порядке. Филадельфия – город, где я встретила Марлин и Сару. Филадельфия гордится Колоколом свободы и Залом независимости, а также имеет такой уровень преступности, о котором всем здесь следует знать. Филадельфия гордится Le Bec Fin, так что, сколько бы это ни стоило, они получат кое-какую рекламу благодаря моему заказу. Прямо как если б я пожелала отметить в этом ресторане вместе с матерью окончание колледжа, свадьбу или беременность, я под конец отпраздную и это событие – и так попрощаюсь с ней.

Я думаю начать с эскарго[34] «Персийяд». Я никогда не пробовала эскарго. Честно говоря, я думаю, что выбрала их потому, что хочу услышать, как кто-нибудь будет коверкать это название. Шериф говорит эс-кар-гот, прямо как деревенщина из Арканзаса. Моя новая соседка никогда о таком и не слышала и предпочитает избегать этого предмета разговора. Она предполагает заказать походный «торт» и бургер. Эта женщина любила жить в палатке. Увы, именно в палатке она убила своего мужа и его любовницу, но я отклоняюсь от темы. Затем я перейду к беф-борделэз с хрустящей картошкой под сладким сливовым соусом, с листовой горчицей и васаби. Произношение этого заказа потребует некоторого времени, но я наслажусь каждым моментом. И конечно, я закончу ужин трио сорбетов. Если б нам еще позволяли выпить вина во время нашей последней трапезы…

В тройку самых популярных заказов входят стейк, овсяные хлопья – и всё. Вообще ничего больше. Честно, я всю жизнь не могла понять, в чем состоит этот жалкий последний протест. Ты вот-вот умрешь – так насладись любимой едой в последние минуты жизни! Это ведь не внезапный отказ от того, что может изменить твою судьбу. Никто из надзирателей не собирается подсматривать, как ты перевоплощаешься, униженно заглатывая свое абсурдное количество калорий. Тем не менее многие отказываются. Может, аппетита нет, может, просто не помнят, что им больше всего нравилось. Но, господи, это не из-за отсутствия голода! Пусть они выясняют, чего ты действительно хочешь. Один человек заказал на последний ужин шестнадцать банок «Пепси-колы». Шестнадцать.

За последние несколько недель я узнала, что одна из заключенных потребовала стейк с английским коричневым соусом, перчики халапеньо со сметанным соусом, луковые кольца и салат с помидорами черри, ветчиной, тертым сыром, кусочками бекона, зеленым сыром и заправкой «ранчо». Плюс холодный лимонный чай и кофе, а на десерт – мороженое. Другой пожелал четыре жареных свиных отбивных, листовую капусту с вареной окрой