Обреченная - [41]

Не знаю.

Может, я и правда тогда ей завидовала. Она, по крайней мере, еще верила в себя.

– Послушай, – сказала я ей. – Ты знаешь, один парень из Арканзаса задумал пристрелить пару человек за три дня, вроде как в ходе серийных убийств. Он пришел с повинной и по ходу дела попытался пристрелить копа, который брал его под арест. А затем этот идиот стрельнул себе в голову, устроив себе лоботомию того мозга, который еще был у него в башке. Понимаешь, что я хочу сказать? Этот парень явно был чокнутый или недееспособный, как там это еще называется – судя по тому, что он пустил себе пулю в лоб, он был откровенным идиотом. Не мог зашнуровать ботинки, назвать дату рождения. И все же он получил смертный приговор. Они не приняли во внимание его безумие и разрешили казнь.

Соседка успокоилась. Или заснула. Или стала молиться.

– Ему дали последний ужин и спросили, какие слова он хочет сказать напоследок. Знаешь, что он сказал? – продолжала я. – «Десерт я оставлю на потом».

– Интересно, десерт-то они ему оставили? – спросила Пэтсмит после слишком долгого раздумья.

– Почему бы тебе не отвлечься на всех тех посетителей, что приходят к тебе, прежде чем ты уйдешь? – сменила я тему. – Подумай об этом. Представь себе, если б ты была на свободе и знала точно, когда умрешь, то как здорово было бы увидеть, каково людям говорить с тобой. Когда это действительно имеет значение, понимаешь? А ты уже это видишь. Это действительно очень здорово.

Соседка, видимо, не знала, что на это ответить.

– Кто к тебе приходит? – спросила я.

– Моя семья, – сказала она. – Мой пастор. Мои родители.

Нэнси Рэй остановилась перед моей камерой. Я подняла на нее взгляд, как только она открыла рот. Ее нижняя губа была полна табака. Маленькие черные нитки намертво въедались в розовые промежутки между зубами.

– Это действительно здорово, – на прощание сказала я Пэтсмит. – Попытайся об этом подумать.

Нэнси зазвенела ключами, отыскивая тот, что отпирал мою камеру. Когда она, наконец, нашла его, из ее рта вытекла и шлепнулась о пол густая табачная капля.

– Синглтон, к вам посетитель.

Глава 14

– «Читос» или «Доритос»?

Оливер стоял напротив меня с пригоршней мелочи, нахмурив лоб. Мы уже несколько раз встречались с тех пор, как началась вся эта ерунда с прошением о помиловании, а он только что обнаружил торговые автоматы. Вне всякого сомнения, будь на его месте один из бесчисленных посетителей Пэтсмит, я уже три раза в день пировала бы чипсами и карамельками.

– Сожалею, что ничего больше предложить не могу, но только они и остались. Хотите «Читос» или «Доритос», или пакет соленых крендельков, который, сдается, лежит там со времен Британской империи? – предложил мой адвокат.

Посетители не передают нам лично те вкусняшки, которые они покупают для нас, заглядывая в отделение для смертников. Они покупают нам деликатесы – «Фрито-лэйз» или «Кока-колу» в качестве утешительного приза за утрату свободы. И поскольку мы имеем право на эти маленькие калорийные сладости (которые, следует признаться, иногда скрашивают неделю в заключении), ветеранши-надзирательницы сопровождают посетителей до торговых автоматов, берут батончики из автомата, кладут в коричневый бумажный пакет и передают нам, даже не оставляя на них отпечатков пальцев. Если этот инцидент всплывет, они отмазываются, называя это контрабандой.

– Вы не посмотрите, нет ли там шоколадок? – спросила я. – Я бы хотела шоколадку «Три мушкетера».

Стэнстед методично пересчитал вслух двадцатипятицентовики. Один, два, три, четыре. Когда он ушел, вместо его лица передо мной возникла Марлин. Конечно же, она была в том же черном брючном костюме, что и во время прежнего визита, и с монотонной хмуростью на лице.

– Мне кажется, нам пора обсудить то, что произошло, – сказала она, еще не успев сесть. – Хватит тянуть время.

Ни тебе вступительной речи, ни объяснений, ни ленивого взвешивания вариантов, говорить или нет. Вероятно, было бы проще, если б Диксон с самого начала приходила вместо Оливера, пытаясь вскрыть то, что она пыталась вскрыть этим прошением о помиловании. Но, как и все полубоги, она посылала своих шавок выполнять работу за нее. У Пэтсмит не могло быть таких проблем.

– Ты меня слышишь? – повторила Марлин. Ее лицо было резиновым, словно бы несколько лет назад она сделала пластику, а я только что это заметила. Я посмотрела ей за спину, надеясь увидеть Оливера, но он все еще топтался у торговых автоматов. С ним было куда легче говорить о моем отце, чем с его нанимательницей, которая, будем честны, имела куда большие скрытые мотивы, чем «статистика смертных приговоров, отмененных на этом уровне», о чем Стэнстед говорил мне практически при каждом визите.

– Я пытаюсь говорить с тобой, – резко сказала она.

Оливер снова ввинтился в маленькую кабинку.

– Дело в шляпе, – улыбнулся он. – Вкусняшка скоро будет у вас.

Я представила его в черном смокинге с плиссированной рубашкой, чуть помятой там, где он забыл ее прогладить. Но вместо того чтобы подать мне ужин, как в модном ресторане, мистер Оливер Руперт Стэнстед предлагал мне заказанный мной батончик «Три мушкетера».