Обреченная - [26]

* * *

В 2002 году нежные руки филадельфийского лета подхватывали меня и приводили в «Бар-Подвал» куда чаще запланированного. Я привыкла к предсказуемой синхронности взаимоотношений, так что они вошли в распорядок моей жизни, как парковка машины на чужом газоне, как раздражительная жена на тридцатый год брака. Ни спонтанности, ни разнообразия, просто заведенный порядок, шахматы, расставленные на доске, чтобы двигать их по квадратикам, пока мы не сойдемся на его или моем поле.

Мой отец решил, что может компенсировать мне алименты за двадцать три года, пристроив меня в свободное время вести его гроссбух и протирать столики. Взамен он помогал мне оплачивать квартиру. Репетиторство летом в праздном городе не сулит больших доходов. Кроме того, у меня дома не было кондиционера. А в «Бар-Подвале» он был. Иногда.

Люди приезжают в Филадельфию за историей, искусством и едой, но получают сырость, вероятность ограбления и тонкий слой грязи на коже каждый раз, как выходят наружу. Пока туристы просачивались в Филадельфию, чтобы сфотографироваться с Колоколом свободы или внутри Зала независимости и потрястись в двухколесном экипаже по брусчатке улочек миниатюрного Старого города, я проводила свободное время в баре.

Однако для нас все быстро изменилось после 4 июля. Мы сидели в «Бар-Подвале» в особенно пустой день, распивая кувшинчик воды, когда внутрь вплыл запах лета. Я обмакнула ту самую полосатую тряпку первого дня нашего знакомства в шайку мыльной воды и расправила ее на маленьком столике. Я не знала, было ли это от грязной воды, от жары или от избытка проведенного вместе времени, но получилось что-то вроде откровения.

– Меня один раз арестовали, – сказала я, словно читая приложение для заполнения воскресного кроссворда.

Оглядываясь назад, я не знаю, просто так я это сказала или с важным видом, но отец не ответил мне ни волнением, ни сочувствием, ни даже гордостью. В его голосе было просто любопытство и больше ничего.

– За что? – спросил он, продолжая вытирать столики во время разговора.

– Ни за что, – ответила я. – Просто глупость.

– Арест – это не глупость, Ноа, – сказал Калеб, поднимая взгляд; лицо его было стоическим.

– Этот был глупостью.

– Но за что? – сухо повторил отец свой вопрос. Я не могу сказать, что в нем перевешивало – гордость и волнение или печаль и стыд.

– Ни за что, как я и сказала. Просто украла мелочь в магазине. Детский мелкий проступок через три недели после восемнадцатилетия. Он есть в моем постоянном досье, но он настолько мелок, что мне не пришлось упоминать о нем в заявлениях или где-то еще. Но он есть. Гребаный нарыв на моем прошлом.

Это была еще одна вещь, которая изменилась после того, как я стала проводить время с отцом. Я начала сквернословить гораздо чаще, чем прежде.

– Ладно, – сказал Калеб, отворачиваясь, чтобы скрыть свою реакцию.

– Ты улыбаешься? Я только что рассказала тебе о неприглядном пятне на моей репутации, а ты? – Я сделала паузу. – Чувствуешь солидарность?

Отец рассмеялся.

– Что?

– Что – что? – переспросила я.

Солнечный закат вспыхнул на папиных щеках.

– Ты честно сыграла, – сказал он, и на какое-то мгновение я поняла, почему кто-то где-то мог счесть его относительно привлекательным.

– О господи, Калеб, неужели?! – Я взяла тряпку и пошла к другому столику.

– Правда, – сказал он, вставая. – Теперь я должен выложить тебе два факта. Любых. О чем угодно.

Я повернулась к нему спиной.

– Не буду я этого слушать.

– Спрашивай, – настаивал отец. – Спроси о чем-нибудь.

– Мне кажется, я уже знаю все, что мне нужно.

Выдохнувшись, я села под кондиционером.

– Первый фильм? – спросил Калеб, не останавливаясь.

– Так не пойдет.

– Первый фильм? – настаивал он.

Я зевнула, пропустив его слова мимо ушей.

– Я буду продолжать спрашивать, ты сама знаешь, – сказал мой собеседник. – Первый фильм. Это не вопрос вкуса. Это факт номер раз. Ты хотя бы можешь это сделать, верно? Это должно было случиться когда-нибудь, с другом, с мамой, в торговом центре или…

– «Человек со шрамом», – выпалила я, сдаваясь и безуспешно прикрывая отвращением улыбку. – Доволен?

Калеб по-мальчишески усмехнулся, словно только что выиграл в перетягивание каната.

– Твой? – спросила я.

– «Афера». С Полом Ньюменом.

Предсказуемо, но тем не менее…

– …первая пластинка, которую ты купила? – продолжал отец.

– Саундтрек к фильму «Коктейль», – ответила я, пряча от него лицо. – А ты?

– Боб Дилан. «Укрытие от грозы»[17], – ответил он, бросая мне мокрую тряпку.

– Любимая еда?

– Бургер и картошка фри.

– Любимый бургер и фри? – добавила я, бросая тряпку назад.

– Ин-эн-аут.

Калеб скатал тряпку в шарик и словно задумался о следующем вопросе.

– Любимый город?

– Ха, Город Братской Любви. – Я улыбнулась. – Страна, которую больше всего хочешь посетить?

– Антарктида, – подумав, ответил отец.

– Страна, – сказала я, когда он бросил в меня мокрым шариком. Я поймала его правой рукой.

– Антарктида, – повторил он тут же. – Или весь атлас.

– Любимое слово? – спросила я, держа тряпку.

Папа думал недолго. К его лицу подлетела муха, пока он размышлял над ответом, и он даже не сдунул ее.

– Думаю, я должен был бы сказать «свобода». А ты?