Обреченная - [27]

Я начала работать в Морклиффе уборщицей — чистила камины, выбивала ковры, мыла полы, всякое такое. Дейзи отправили в детскую помогать няне с новорожденной Беатрис.

Мы обе трудились от зари почти до полуночи, семь дней в неделю. Нас отпускали лишь на полдня в месяц, чтобы мы могли сходить в деревню повидаться с родителями. Но зато нам разрешили жить вместе, и это единственное, что делало каморку на чердаке терпимой. Она находилась под самой крышей, но в ней даже не было окна, чтобы любоваться поместьем с высоты. Летом жарко, зимой настолько холодно, что вода в кувшине для умывания замерзала, и первое, что мы делали, проснувшись утром в декабре или январе, — это брали камень и разбивали лед на поверхности, чтобы умыться ледяной водой под ним. Кровать для нас двоих была слишком мала, но мы спали в такой же дома; впрочем, мы росли, а я еще и вытягивалась в высоту, поэтому нам было очень тесно. Да еще дома мы роскошествовали, раз в год набивая свой тюфяк чистой свежей соломой, а судя по запаху плесени в Морклиффе, этот тюфяк набили несколько десятков лет назад.

— Во всем ищи светлую сторону, — сказала мне однажды вечером Дейзи, когда я расплакалась. Мне пришлось мыть переднее крыльцо щелоком, и руки покрылись волдырями. Причем плакала я не столько от боли, сколько от мысли о том, что завтра придется отмывать еще и заднее крыльцо, а значит, рукам придется еще хуже. — Зато нам не приходится днями и ночами выслушивать папины проповеди.

— Не так уж это было и плохо.

По правде говоря, я так не думала. С тех пор как наш младший братишка несколько лет назад умер от инфлюэнцы, папа фанатично ударился в религию. Больше он не называл нас озорными. Теперь мы стали порочными и грешными. Очень тяжело, когда тебя все время называют грешницей. Но не менее тяжело, когда кожа на руках трескается от щелока.

— Мы зарабатываем деньги, чтобы посылать их домой маме, — сказала она, гладя меня по голове. Единственная свеча у нас в каморке трещала, размывая тень от руки Дейзи на стене. — И здесь у нас есть шанс продвинуться, улучшить наше положение.

— Если я буду очень стараться, меня могут сделать старшей горничной в холле. И тогда я стану носить не такое дурацкое форменное платье и не буду обжигать свои руки, а заставлю делать это несчастных уборщиц, которыми буду командовать. Как-то не особенно впечатляет.

— Я не об этом. — Дейзи заботливо укутала меня тонким одеялом, как будто больше всего я страдала от холода. — Я имею в виду… возможности, вот и все.

Следовало бы спросить ее, о чем она, собственно, говорит, но я не спросила.

— Осторожнее! — воскликнула Хорн, когда я стала пришивать кружева на рукаве платья, которое леди Регина надевала вчера вечером. На самом деле это обязанность Хорн, но она как раз выполняла работу отсутствующей няни, пытаясь надеть на Беатрис фартучек. — Она обязательно проверит платье, скорее всего сразу же, как вернется в каюту.

Я шью лучше, чем Хорн, и она знает это, но, по правде говоря, руки у меня тряслись, и я с большим трудом делала ровные стежки. Я изо всех сил пыталась сосредоточиться только на кружеве у себя на ладони, только на иголке в пальцах.

Мне нужно поспать. Мне нужно как следует поесть. Мне нужно как-то защитить себя от Михаила. Мне нужно узнать, чего хочет Братство. Мне нужно, чтобы Алек… стал кем-то, кем он никогда не будет. Мне нужно вернуться назад в прошлое и предостеречь Дейзи. Я не могу получить ничего из того, что мне нужно.

Когда это началось, чуть больше двух лет назад, я думала, что Дейзи просто заболела. Ничего удивительного, если учесть, какой суровой была та зима и какой холод стоял на чердаке.

Почти каждое утро после завтрака ее тошнило; я просыпалась, слыша, как ее рвет в таз для умывания.

— Скажи поварихе, — говорила я сестре, отводя назад ее волосы. — Она не такая противная, как старуха Хорн. Она даст тебе что-нибудь полегче, например куриный бульон.

— Не говори поварихе, — давилась над тазом Дейзи. — Никому не говори. Никому, Тесс!

В нашей-то крохотной каморке, с единственным ночным горшком, я могла бы догадаться и раньше. Но только весной, однажды утром, когда я заметила, что форменное платье стало Дейзи тесно в талии, до меня дошло.

— О боже! — воскликнула я, глядя на нее. Сначала она не поняла, потом увидела мое лицо и торопливо завязала передник. Но было уже поздно. — Дейзи, ты не… ты… у тебя что, будет ребенок?

— Никому не рассказывай! — зашипела она.

— Ни за что! Но, Дейзи, если вижу я, увидят и остальные. Хорн увидит! Да все — раньше или позже.

И что она собирается делать, если уже ждет ребенка?

Дейзи тяжело опустилась на кровать. Никогда не забуду безутешного отчаяния в ее глазах.

— Нам придется скрывать это столько, сколько сможем. Я знаю, что уже совсем недолго. Но помоги мне, Тесс. Пожалуйста.

Я знала, как женщины беременеют, — невозможно вырасти среди ферм и не видеть, каким образом бараны и овцы продолжают потомство, — но не догадывалась, кто отец будущего ребенка. «Поклонники» не поощрялись, — кроме того, имея свободными всего полдня в месяц и проводя его в родительском доме, как она находила время, чтобы с кем-то встречаться?