Образы детства - [157]

С людьми никогда не угадаешь: все пять деревень поставили Ильзи Видехопф в заслугу то, что она поклялась хранить мужу верность. Мужчину, якобы сказала она, который устраивает женщине такую свадьбу, в беде не бросают. Совсем уж отпетым негодяем его не назовешь, говорила Шарлотта. Она-то в свое время вела с ним долгие разговоры, большей частью на мистические темы, которыми Красный Комендант очень интересовался. Когда ходила по окрестным деревням, стараясь выменять провизию, она не раз искала у него защиты: в своем районе он бандитов не терпел. Раз человеку так легко дают стать плутом и мошенником, говорила Шарлотта, ничего удивительного, что он им и становится.

Между Витницей и Костшином —в воскресенье 11 июля 1971 года (сейчас, в марте 1975-го, эта дата отошла уже так далеко, что просто уныние берет), —в полдень, на пути через безлюдные в тот час деревни, ты спрашиваешь Лутца, когда, собственно, вы начали звать фрамовскнй дом Ковчегом. Лутц понятия не имеет. Он никогда фрамовский дом Ковчегом не звал. Хотя название и впрямь удачное.

Ведь Фрамы были единственные, кто с наступлением зимы согласились принять еще беженцев, например тех, что летом жили в сарае, отданные во власть погодных капризов. По доброй воле к Фрамам никто не рвался, дом стоял чересчур уединенно — два километра от деревни, два километра от Черной мельницы, на перекрестке двух полевых дорог, неподалеку от леса. Впрочем, живописность местоположения вовсе не главное. Главное—безопасность. {Просто не верится, что теперь в этом доме живут всего-навсего человека четыре-пять. Вы застаете только молодую госпожу Фрам и ее сына. Она единственная, кого вы не знаете по тем давним временам. Жена Вернера, который отвечает в кооперативе за растениеводство. Она водит вас по дому и невольно смеется, когда ты по старой памяти «расселяешь» в каждой комнате целую семью.) Оказывается, Лутц тоже прекрасно помнит, кто где жил. (В семьдесят четвертом, когда вы там побывали, вы с молодой госпожой Фрам сидите в той самой комнате, где жила тогда Неллина семья. Теперь это вполне современная гостиная, как в любой городской квартире. Хозяйка уходит за старыми фотоальбомами, а ты показываешь X., где стоял большой деревянный стол, за которым семья обедала, где — старая кафельная печь, где — постели. Новое убранство раздражало тебя, заслоняло воспоминания. Пришлось закрыть глаза, тогда ты снова отчетливо увидела убогое помещение, драное кресло, которое Нелли придвинула к окну, чтобы смотреть на три сосны через дорогу, они производили на нее куда большее впечатление, чем все остальные деревья. Ты не могла поверить, что их спилили, ведь в разговорах с X. ты изображала их неистребимой приметой здешнего ландшафта. Их срубили, потому что они представляли угрозу для магистральной линии электропередачи, сказала молодая госпожа Фрам.)

Ленка утверждает, что все-таки невозможно целых двадцать шесть лет помнить имена двадцати восьми людей, с которыми жил под одной крышей. (Подсчитывая население Ковчега, вы пришли к цифре двадцать восемь.) Ах!--вздохнули вы. Если б только имена! Каждый перед глазами стоит, как живой. Они были родом из Мекленбурга, Бранденбурга, Померании, Силезии, Западной Пруссии, Берлина. Растрепанная, тощая госпожа Маковская, ютившаяся с пятью детьми и инвалидом-мужем рядом с Йорданами, в соседней комнате, за тонюсенькой перегородкой, ругалась по-польски, когда ночью выходила в коридор проклинать фройляйн Тэльхен — Лидию Тэльхен, которая вместе с невинным сыночком Клаусиком занимала одну-единственную комнатушку и принимала там все время разных мужчин, вдобавок совершено неорганизованно, так что гости зачастую портили друг другу обедню, а все вместе ужасно мешали Хайнцу Кастору, обитателю каморки над конюшней, считавшему себя постоянным ухажером Лидии Тэльхен. Стало быть, в доме иной раз доходило до рукопашных, ночами, при тонких стенах да в присутствии всех ребятишек, в особенности отпрысков сапожника Маковского, хромого хворого молчуна, который довольствовался тем, что умел терпеть свою жену и чинить почти все поломки, возникавшие в большом этом доме.

Фактором риска Лидия Тэльхен стала позже, в темные зимние ночи, когда очень важно было понадежнее запереть окна-двери и уже их не отворять, в том числе и выпуская любовника. Но до тех пор еще будет сварен в домовой прачечной свекольный сироп, а лагерник Эрнст, берлинец, мастер на все руки, живший в мансарде со своей немецкой овчаркой по кличке Харро, забьет телка, и все вместе еще отпразднуют во фрамовской горнице рождество, и каждый получит возможность выступить с занимательным номером. Так вот Ирена, двадцатитрехлетняя дочь учителя Людвига Цабеля из Глогау в Силезии, спела, как вообще частенько делала, «Не всякий день бывает воскресенье», я все знали, что думала она о своем женихе Арно, который пропал без вести где-то на Западе и которому она образцово хранила любовь и верность; спела Ирена и последний куплет: «А когда я умру, / вспоминай обо мне, / вспоминай, но не плачь, / наяву и во сне». (Пока Ирена пела, тринадцатилетний Лутц не сводил с нее глаз. Да, говорит он и сейчас, она мне здорово нравилась.)