Образование Маленького Дерева - [11]

Я никогда не видел ничего подобного — да и дедушка тоже, потому что, когда леди потянула за ручку, мы оба смотрели во все глаза, как стекло уползает куда-то вниз и исчезает. Потом дедушка мне сказал, что расследовал дело довольно тщательно и обнаружил в двери узкую щель, в которую, собственно, и скользило стекло, так что ничего удивительного. Щели я не разглядел, потому что был слишком мал ростом.

Леди была красиво одета, с кольцами на пальцах и большими шарами, свисавшими с ушей. Она спросила:

— Как проехать в Чаттанугу?

Мотор гудел так тихо, что его было почти не слышно.

Дедушка поставил на землю кофе, на верхушке банки осторожно, чтобы не запачкались, уравновесил книги. Я поставил керосиновую канистру — потому что дедушка всегда говорил, что если к тебе обращаются, нужно принять оказанное внимание с должным уважением и, в свою очередь, уделить полное внимание сказанному. И вот, когда мы все это проделали, дедушка приподнял перед леди шляпу, что, похоже, ей не понравилось, потому что она закричала:

— Я спрашиваю, как проехать в Чаттанугу! Вы что, оглохли?

— О нет, м'эм, — отвечал дедушка. — Благодарствуйте, слух и здоровье у меня сегодня превосходны. А у вас?

Дедушка был вполне серьезен, потому что вежливость требует при встрече осведомляться о подобных вещах: нужно, например, спросить человека о самочувствии. Мы с дедушкой немного удивились, потому что теперь женщина вроде как рассердилась, хотя это могло быть оттого, что все в машине засмеялись — очевидно, она сделала что-то смешное.

Она закричала еще громче:

— Да скажете вы наконец, как попасть в Чаттанугу?

— Непременно, м'эм, — отвечал дедушка.

— Так скажите же, — воскликнула леди. — Скажите!

— А вот как, — объяснил дедушка. — Прежде всего, вы едете не в ту сторону, то есть на восток, а вам нужно на запад. Езжайте на запад, но не прямо, а чуть-чуть, самую малость к северу… примерно туда, где вон та большая гряда, видите? Держитесь на нее и, в конце концов, пожалуй, попадете, куда вам надо.

Леди высунула в окно голову.

— Вы смеетесь? По какой дороге нам ехать?

Дедушка выпрямился, немного удивленный.

— По какой дороге? Да по любой, пожалуй, лишь бы она вела на запад… только не забудьте, м'эм, взять самую малость к северу.

— Откуда вы такие взялись? — взвизгнула леди. — Вы что, иностранцы?

На этот раз дедушка был озадачен не на шутку — как и я, потому что никогда раньше я не слышал этого слова, и едва ли его слышал сам дедушка, потому что, прежде чем ответить, он смотрел на леди добрую минуту.

— Надо полагать, — сказал он наконец (очень твердо).

Большая машина тронулась с места и поехала в прежнем направлении, то есть на восток и вовсе не в ту сторону. Дедушка покачал головой и сказал, что за семьдесят с лишним лет ему встречалось немало сумасшедших, но эта леди побивает большинство из них. Я спросил дедушку, не может ли быть, чтобы эта леди была политиком, но он сказал, что никогда не слышал, чтобы леди была политиком — хотя, очень может быть, она жена политика.

Мы свернули на фургонные колеи. Как всегда, когда мы сворачивали на колеи, возвращаясь из поселка, я стал придумывать, о чем бы спросить дедушку. Как я уже говорил, он всегда останавливался, когда к нему обращались, чтобы уделить сказанному полное внимание. Что давало мне возможность его догнать. Пожалуй, я был слишком мал для своего возраста (пять с небольшим лет), потому что макушка моей головы была ненамного выше дедушкиных колен, и мне вечно приходилось семенить за ним трусцой.

Я порядочно от него отстал и уже выбивался из сил, так что кричать пришлось довольно громко:

— Дедушка, ты когда-нибудь был в Чаттануге?

Дедушка остановился.

— Нет, — сказал он. — Но как-то раз чуть не побывал…

Я поравнялся с ним и поставил канистру на землю.

— …Лет двадцать назад… а пожалуй, и все тридцать, — задумался дедушка. — У меня был дядя, младший из папиных братьев, по имени Енох. С годами он стал проявлять наклонность к горячительному, отчего в голове у него иной раз туманилось: встанет, бывало, и пойдет куда глаза глядят. И вот как-то дядя Енох исчез. Что случалось частенько, когда ему становилось в горах очень уж одиноко, но тут прошло уже недели три, а от него все ни слуху ни духу. Стали расспрашивать проезжих, и кто-то сказал, что он в Чаттануге, сидит в тюрьме. Меня снарядили было ему на выручку, как вдруг он сам явился ко мне домой.

Дедушка умолк и задумался, потом засмеялся.

— Он был босой, и всей одежды на нем — большущие штаны, которые он держал руками, чтобы, значит, не падали, а вся внешность такая поцарапанная, будто по нему месяц ходило стадо кабанов… Оказалось, он пришел по горам от самой Чаттануги!

Дедушка прервал свой рассказ, так как ему стало смешно, а я присел на канистру с керосином, чтобы дать отдых ногам.

— Дядя Енох сказал, что нагрузился тогда удивительно и знать не знал, что с ним стряслось, но проснулся он в какой-то комнате, смотрит — сам лежит в кровати, а вокруг еще две женщины. Стал он было выбираться из кровати, чтобы на всякий случай прояснить, что он к женщинам никак не сопричастен, но тут в дверь загрохотали, и в комнату вломился еще какой-то, а здоровенный он был, как шкаф. Этот был очень сердит и сказал, что первая женщина — его жена, а вторая — сестра. По всему выходило, что дядя Енох упричастился, можно сказать, к целой семье.