Образ мира в тексте и ритуале - [86]

В колядке, записанной не так давно (1971 г.) в восточной Польше (Люблинщина), представлена именно такая коммуникативная неоднородность:

1. Śliczna lelija w ogrojcu rozkwita,

2. Panna Maryja swego syna wita.

3. Witaj, Synu kochany,

4. ja cię prosze o swoję śniadanie.

5. Rybka z miodem

6. nie umorzy głodem.

7. Jezus maluśki prosi o pieluszki,

8. a ja te pieliuszki roznoszę

9. i was, państwo, o kolędę proszę.

1. Прекрасная лилия в садочке расцветает,

2. Дева Мария своего сына привечает.

3. Здравствуй, Сын возлюбленный,

4. прошу тебя – дай мне завтрак.

5. Рыбка с медом

6. не уморит голодом.

7. Езус-младенец просит пеленок,

8. а я эти пеленки разношу

9. и вас, господа, коляду дать прошу.

[PKL: 65]

Сначала идут слова условного автора текста, «повествователя» (строки 1–2), затем – слова Девы Марии, обращенные к Иисусу (строки 3–4), причем введение прямой речи никак в тексте не маркируется; стих 7 скорее всего принадлежит «повествователю» (но, вообще говоря, может принадлежать и Деве Марии); наконец, отправителем стихов 8 и 9, безусловно, является исполнитель колядки, который «вторгается» в ситуацию библейского мира, но одновременно действует в реальном, обрядовом времени и пространстве: его реплика является реакцией на «эпическую» (евангельскую) ситуацию – божественный Младенец нуждается в пеленках, а колядник сообщает, что он эти пеленки разносит, и затем «возвращается» в обрядовую ситуацию и просит вознаграждения. Однако относительно стихов 5 и 6 ничего определенного сказать нельзя – их отправителем может быть и повествователь, и Дева Мария, и Младенец, а адресатом – соответственно слушатели, Иисус и Дева Мария. Дважды употребленное в тексте местоимение «я», таким образом, принадлежит разным лицам: первое – Деве Марии, обращающейся к Иисусу, второе – исполнителю колядки («автору» текста), обращающемуся к своим слушателям.

В другой колядке из того же региона прагматическая структура тоже не вполне прозрачна:

1. Śliczna lelija w ogrójcu zakwita,

2. Panna Maryja swego Syna wita.

3. Ach, witam cię, witam

4. jako ubogiego,

5. wsiądź z nami do stołu naszego.

6. Pan Jezus maluśki prosi o piluszki,

7. ja te piluszki ze sobo nosze,

8. a was, państwo, o kolędę prosze.

9. Na wigilije, na ten Nowy Rok,

10. dajże Boże.

1. Прекрасная лилия в садочке зацветает,

2. Дева Мария своего сына привечает.

3. Ах, приветствую тебя, приветствую.

4. как нищего,

5. сядь с нами к нашему столу.

6. Пан Езус-младенец просит пеленок,

7. я эти пеленки ношу,

8. а вас, господа, коляду дать прошу.

9. В сочельник, на Новый год,

10. дай же Бог.

[PKL: 82]

Первые две строки, выдержанные в нарративном режиме, безусловно, принадлежат «повествователю», но следующие три строки, произносимые от 1-го лица, принадлежат не Деве Марии, как можно было бы подумать исходя из стандартных представлений о логическом развертывании повествования, и не участнику обряда; скорее всего они принадлежат хозяину дома (точнее, произносятся исполнителем от лица хозяина) и адресованы Младенцу (и в его лице самому Богу), который сравнивается с нищим (ср. jako ubogiego). Приход нищих странников как посланцев из иного мира – характерный мотив колядок (см. [Виноградова 1982: 145–146, 155–157 и др.]), а приглашение высших сил и мифологических персонажей на рождественский ужин – характерный элемент рождественской обрядности (см. [Виноградова, Толстая 1995]). Далее весь остальной текст, в котором реальный обрядовый персонаж подключает себя к библейской ситуации (новорожденный Иисус нуждается в пеленках – колядник носит их с собой), принадлежит исполнителю колядки и адресуется слушателям – хозяину и его семье. Таким образом, здесь 1-е лицо текста тоже раздваивается: в первом случае это хозяин дома, приглашающий к своему ужину Бога; во втором– колядник, просящий вознаграждения за исполнение колядки.

Значительное число текстов имеет вопросо-ответную структуру, характерную как для фольклорной, так и для апокрифической книжной традиции. Чаще всего вопросы обращены к Деве Марии, а ответы содержат сведения о рождении Младенца и первых часах и днях его жизни, например, «Zajaśniała śliczna gwiazda na niebie, / Porodziła Panna Syna w potrzebie. / A gdzieżeś go porodziła, Maryja? / Tu w stajence, między bydłem, lilija» (Засветилась прекрасная звезда на небе, родила Дева Сына в лишениях. А где же ты его родила, Мария? Тут, в хлеву, среди скота, лилия) [PKL: 121]; далее ее спрашивают, где она его купала, где пеленала и т. д., причем в некоторых вопросах неожиданно появляются формы будущего времени: «A kto będzie go kołysał, Maryja? <…> A kto mu tam będzie śpiewał, Maryja?» (А кто будет его укачивать, Мария? (…) А кто будет ему петь, Мария?), в которых можно видеть смещение времен и «прорыв» земного мира в евангельское пространство.

Любопытна колядка, представляющая собой диалог ев. Иоанна и Девы Марии: сначала Мария спрашивает Иоанна, где он бывал и что слыхал, и тот сообщает, что был на море Галилейском и слышал, что у Марии родился сын, а затем вопросы задает Иоанн Марии: во что она завернула Младенца, в чем купала, чем кормила и т. д. [PKL: 134–135]. А в другом подобном тексте, наоборот, Мария сообщает Иоанну, что была в Вифлееме и там слышала, что «Jezuz nam się narodził» (Иисус у нас родился) [PKL: 138]. В большинстве случаев, однако, автор вопросов остается неизвестным, иногда неизвестно и лицо, которому принадлежат ответы, и весь текст носит риторический характер. В некоторых «нарративных» текстах могут неожиданно появляться знаки диалогичности в виде звательной формы, например, в одной колядке, записанной в окрестностях Санока, рефреном при «сообщениях» служит «Раппа Maryja», но в «квазиответах», выдержанных в том же речевом жанре сообщения, в рефрене используется звательная форма «Раппо Maryja», маркирующая имплицитную диалогичность текста: