Обратная теорема - [17]

Вечером шофер попросил разбудить его без двадцати четыре. Старичок аккуратно выполнил просьбу. Загоруйко, как поднялся, позвонил диспетчеру. Вахтер помнил этот разговор. О чем говорили? «Привет, Галочка, как живется?… А мы уже готовы. Звони клиенту… Выезжаем». Вот и весь разговор. Во сколько вышла машина из гаража? Да, может, минут через пять после этого. Четырех еще не было, во всяком случае.

Девушка-диспетчер подтвердила слова старичка. «Правильно, Загоруйко позвонил без двадцати четыре». Она тут же набрала номер клиента, сообщила ему номер машины, включила рацию, связалась с шофером. Они еще поболтали немного по радио. А через несколько минут Загоруйко встревоженно произнес: «Слушай, Галя, в доме-то что-то горит. И клиента не видно. Звони скорей пожарникам».

– Это было в четыре часа? – спросил Шухов.

– Да. Раньше он и не мог подъехать к дому.

Без пятнадцати четыре Назаров был жив. В четыре – мертв. Загоруйко подогнал машину к дому около четырех. Может, он что-нибудь видел? Теперь, когда следствие располагает более обширными данными, есть смысл еще раз потолковать с этим таксистом. А вдруг?

Загоруйко явился точно в назначенное Шуховым время.

– Садитесь, Иван Тихонович, – пригласил его Шухов, незаметно разглядывая шофера и пытаясь определить, что же представляет собой этот человек. На вид лет сорок, но хочет казаться моложе. Одет аккуратно, спортивно. Черные усики, пустоватые наглые серые глаза. «Фат, – подумал Шухов. – Наверное, любит красиво выражаться». И не ошибся. Загоруйко о себе говорил только во множественном числе: «мы». «Мы подали машину…», «Смотрим, огонь в окнах…», «Галочке – по рации».

– Постарайтесь вспомнить что-нибудь еще, – попросил Шухов. – Не видели ли людей на улице?

– Людей не видели, – готовно откликнулся Загоруйко.

– Давно работаете в автохозяйстве?

– С полгода. Как приехали в город.

– Женаты?

– Нет, мы не женаты. По пословице.

– То есть как это по пословице?

– Женатый живет как собака, умирает человеком. Холостой – наоборот. Ну и мы – наоборот.

В отделе кадров автохозяйства Шухов просмотрел анкету Загоруйко. Для себя объяснил: «На всякий случай». Алиби таксиста выглядело бесспорным. И вопросы ему Шухов задавал больше для проформы. Хотелось также убедиться в том, что Загоруйко и Назаров понятия не имели друг о друге. Анкета таксиста оказалась безукоризненной. Все в ней было ясно. Правда, Загоруйко произвел на Шухова неприятное впечатление. Но ведь не в любви им объясняться. Биографию же Загоруйко Шухов сравнил с назаровской. Скрупулезно проверил, не пересекались ли в каких-нибудь пунктах жизненные пути Назарова и Загоруйко. И, проверив, убедился: нет, нигде не пересекались их тропинки. На Дальнем Востоке Загоруйко не был. Службу проходил на Севере. Работал потом в Брянске, Орле и Могилеве. Назаров в этих городах не жил никогда. Могли, конечно, быть случайные встречи. Но верилось в это с трудом, а точнее, и вовсе не верилось.

В четверг Шухов получил телеграмму из волжского городка, родины Назарова. Кожохин писал: «Кое-что выяснилось. Вылетаю в леспромхоз».

Три часа тридцать минут… В ушах звучит вопрос… Колотится, звенит:

– Убил, да?

Да, убил! Убил себя, убил свою жизнь. Израсходовал и выбросил, как портянку. Не выскочил из заколдованного круга. Пробежало счастье мимо, прогукало, обхохотало лешацким хохотом, хвостом щетинистым по губам шмякнуло. Подавился Назаров своим счастьем. Не отхаркнуть теперь его, не выплюнуть…

Летом в тайге раздолье. Брал летом отпуск – и в лес. По тайге бродил, счастливый корень женьшень искал. Большие деньги, слыхал, за корешок этот можно получить. Летом люди на курорты ехали, путевки доставали, а он на подножный корм. С ружьишком навострился управляться. По буреломам бродил, глазами по сторонам искал: не сверкнут ли где остренькие листочки зонтиком. По вечерам у костра валялся, с комарами, с мошкой воевал, думал: вот бы над лесом этим хозяином быть. Раз повезло: калужину на мелководье застрелил. Отвез икру в город, продал. Торговал и опасался: засекут, посадят. Однако сошло. Прибавилось чуток капиталов на книжке. Медведя как-то случайно порешил. Мясом две недели питался. Остатки выбросил, а шкуру сохранил. Завидовал соболятликам: много денег зашибают. Но зимой охотиться не мог: зимнего леса боялся, морозов боялся, да и на зимнюю снасть денег жалко было.

– Жадный ты, – говорила та бабенка в леспромхозе.

– Бедно живешь, – сказала Лиза, когда в первый раз вошла к нему в дом.

– Откуда богатству-то быть? – развел он руками.

– А я слышала, кто с Дальнего Востока приезжает, у того денег куры не клюют.

– Может, у кого и не клюют. А я вот только домишко сумел купить.

– Что же так?

– Да вот так. Остальное проел за восемь лет. А ты как, бедного не полюбишь?

Засмеялась, прижалась крутым боком.

– Полюблю, наверное. Погляжу вот на тебя получше. Я ведь всю жизнь бедных да некрасивых голубила.

– От мужа-то чего ушла?

– Умным он хочет быть не по разуму. Не смогла. Тепла в нем нет, одни рассуждения. А как жить с рассуждениями-то? Маета одна. Ты к нему с лаской, а он телескоп строит.

– У меня тоже тепла немного осталось, – сказал Назаров и подумал, что врет, что у него никогда и не было тепла. Только злость да зависть. Но Лиза словно и не заметила лжи. Да и он за восемь лет одиночества в этом городе истосковался по женской ласке. Устал от мыслей своих, от снов, мечтаний бесплодных.