Хромой кинулся к краю, не желая пропустить, как шлепнется Долговязый.
А что, если Болтун все же оказался прав, — внезапно испуганно подумал Долговязый, видя, как стремительно приближается земля, — и нет там никакой райской жизни, ничего нет? Вся наша жизнь — все было ложью, обманом?!
Тут совсем уж неожиданно и некстати он вдруг понял, что же не давало ему все это время покоя. То, что раньше он только чувствовал, но не мог понять, что. Что-то неправильное, какой-то изъян в самой затее: никто из всей огромной очереди, стоявшей за ними, ни разу не проронил ни единого слова, ни разу не пошевелился…
Манекены! Обман! Всего лишь манекены! О, нет!
Он понял это только сейчас. Только сейчас! Слишком явно, слишком явно, чтобы сомневаться еще. Значит Болтун оказался прав! Прав! Вот и солдаты оказались картонными, как и Врата. Он понял это тогда почти сразу же, но ничего не сказал. Какая разница, что из картона, раз он получил это сокровенное место в партии?! В партии на самом высоком обрыве?! Какая разница из чего, раз в кармане был заветный билет?!
Обман? Нет, не может быть!
Долговязый вздрогнул. Из-за Болтуна он чуть не забыл о главном! Билет!!!
Он быстро выхватил из кармана его — маленький, красный, помятый, пустой листок, наспех неумело вырезанный клочок из детского альбома разноцветной бумаги — свой драгоценный пропуск в рай, за который отдал все, что у него было любовь, надежду, веру, жизнь… и держал его теперь двумя руками, вытянутыми перед собой.
Острые камни приближались все быстрее…
Долговязый зажмурился. Он падал абсолютно отвесно, вытя нувшись по стойке [смирно], робко протягивая в пустоту свой билетик. А сверху, так недосягаемо далеко сверху на него смотрели два завистливых глаза…
