Оборотный город - [80]

— Не жалей плеть, хорунжий! — успел восхищённо прикрикнуть вслед бравый бес, салютуя нам из старенького ружьеца в воздух. Отметьте, первый раз на моей памяти охранники стреляли не в меня, а ради меня. Такое проявление уважения всегда приятно военному человеку, дядя мог бы мной гордиться…

По улицам Оборотного города я нёсся уже на молодой крестьянской красавице, подбоченясь, держа спину прямо и на ходу подкручивая короткие усы. Городская нечисть свистела и улюлюкала вслед, подбрасывала шапки, уступала дорогу, но ни разу не пыталась встать у нас на пути. Никого из знакомых, типа того же отца Григория, мясника Павлушечки или Мони со Шлёмой, видно не было, наверняка заняты своими делами. Кто в церкви, кто в лавке, кто по свежим могилам за костями шарится. Ну и ладно, буду нужен — сами найдут.

До медных ворот Хозяйкиного дома девица Ефросинья, не запыхавшись, доставила меня минут за десять. Конечно, на арабе было бы ещё быстрее, но и это весьма неплохая скорость. К тому же для рыси, а перейди старушка на галоп, так вообще небось о-го-го!

— Слезай, казачок, приехали!

— Благодарю за доставку, — гулко ответил знакомый голос, прежде чем я сполз с бабкиной спины. — С меня причитается, а пока свободна, Фрося!

— Слушаюсь, матушка, а тока испить бы… — Красотка жалостливо покосилась в мою сторону, облизнувшись так, что я вздрогнул. — Уж больно вкусно пахнет зараза энтот, свежим потом да мужским феромоном. Один бы глоточек кровушки, он и сам не откажет бабушке…

— Фрося, не заводи, — нежно выдохнули коротким пламенем львиные морды. — Ты же знаешь, мне тебя что орденом наградить, что урыть в глинозёме трактором «Беларусь» — однофигово! Я же стерва, каких поискать, забыла? Могу напомнить…

— Такое забудешь, матушка… У меня ещё с прошлого разу волосы на ногах не растут со страху, а ить я зимой без них мёрзну.

— Бесплатная депиляция — мечта всех женщин! — наставительно завершил голос. — Так ты уберёшься уже или как? Иловайский, заходи!

Я козырнул поскучневшей красавице, едва удержавшись, чтоб не похлопать её по шее, как резвую кобылу после хорошей езды. Уф, отродясь верхом на женщинах не катался, бывает же такое, кому из полка рассказать — не поверят…

Калитка медных ворот была не заперта, заходи как к себе домой. Адские псы за оградой приветствовали меня восторженным лаем, словно любимого хозяина. Конечно, что им, их все боятся, с ними никто не играет, на прогулку не выводит, а много ли радости всю жизнь на цепи просидеть, поневоле осатанеешь. Вот и рады любому, кто в них живую душу видит. Я остановился, чтобы хоть минутку потрепать их по колючим загривкам, ласково постучать кулаком в зубы, подёргать за уши, уделить хоть какое-то внимание. И только потом поднялся наверх, в кабинет Хозяйки…

— Разрешите войти? — Я поклонился полногрудой красавице в штанах и мужской рубашке, её волосы были связаны в узел на затылке, а пальчики что-то настукивали в страницах волшебной книги.

— Уже вошёл, — довольно сухо приветствовала меня Хозяйка, хотя взгляд её был ласковый. — Садиться не предлагаю, разговор будет серьёзный. Ты чего творишь, скунс в папахе?

— Не знаю, а что это за зверь такой?

— Вроде белки, но крупнее, чёрный с белым, красивый, водится в Америке, но запах от него-о… — охотно просветила Катя, не отрываясь от чудесного ноутбука. — Вот и от твоих делишек на кладбище такой запашок на всё наше царство, что уже и моё начальство пронюхало. Ты с кем там подрался?

— С каким-то французом, — чуть насупился я. — А что плохого в том, что мы убрали эту недобитую тварь с нашего русского кладбища? Он же был опасен для людей…

— Он лежал мирно и никого не трогал, а социально опасен у нас ты! Ты его раскопал, вынудил сражаться, дотянул до восхода солнца и грохнул в природной среде. Между прочим, это был, как ты справедливо заметил, иностранец. То есть гражданин суверенной Франции, на допрос или арест которого ты никаких прав не имел. И если теперь у нашего института возникнут проблемы с парижским филиалом, то виноват во всём этом будет один мой знакомый хорунжий! Угадай, как его зовут?

— Но я…

— Никаких «но»! И никаких «я»! — Катерина сдвинула брови и скрестила руки на груди. — Ты опять подставил меня по полной программе, а ведь тебя предупреждали, что всё это плохо кончится. Тебе говорили: не фига рыться в рваных бумажках, поднимать старые легенды, копать там, где не просят. Если что-то забыто, то уж наверное забыто не просто так!

— Прости. — Я низко склонил голову.

— Чего «прости»? Прощения он просит… Не верю я тебе. Морда у тебя хитрая и подозрительная, как у всех казаков. Короче, у меня неприятности. Кто-то сдал, что ты приходишь ко мне слишком часто, а мне по трудовому договору любые контакты с внешним миром запрещены категорически. Пока — предупреждение, потом — выговор с вычетом из зарплаты, на третий раз — уволят к ёлкиной маме! Мне оно надо?

— Понятно. — Я ещё раз попросил прощения и развернулся на выход.

— Ну куда ты? — едва не плача, вскинулась Катенька. — Опять всё бросаешь, рвёшь, бежишь, то ли от меня, то ли от себя… Чего ты? Ты мне нравишься, мне приятно, что ты приходишь, просто нельзя нам… Так часто нельзя. Я же привыкну к тебе, и что потом? Молчишь…