Оборотень - [3]

– Значит, они не видели…

– Ш-ш, ш-ш, мисс! их никогда никто не видит, а то они ничего не могли бы сделать. Они не могут, если кто-нибудь смотрит. Но прежнего ребенка (и дитя лучше его вряд ли кому приходилось брать на руки) – уже не было! Ротик его был скривлен на сторону, веки опущены и он не переставал пищать и надрываться по целым дням и ночам; чем его ни кормили, все ему было не впрок, и он только чах с каждым днем, так что его ножонки стали походить на вязальные спицы.

Сама леди была при смерти, так что в первые дни мало обращали внимания на ребенка; но когда Мадж улучила время посмотреть на него, она сразу увидела, в чем дело, – ясно как день, и сказала отцу. Но мужчины – неверующий народ, мои милые, и всегда думают, что они все понимают лучше других; майор Окшот и слышать не хотел об этом, а только стоял на своем, чтобы мальчик был окрещен, даже бы с ним приключилась смерть от этого. Ну, Мадж знала, что иногда они улетают от прикосновения святой воды; но ничего не вышло; хотя маленькое создание барахталось и вопило, так что мороз шел по коже, особенно когда к нему прикасалась вода, но и после крещения оно осталось тем же жалким, крошечным уродцем. Наконец, госпожа поправилась и все мучилась над ребенком, ему было уже три месяца, а величиною он был с новорожденного младенца… тут Мадж открыла ей все и как ей вернуть назад свое дитя.

– Как же это, няня.

– Есть разные средства, мои милые. Мадж всегда советовала: разбить двадцать пять яиц, в то время, как на сильном огне кипит котел с водой, а между угольями засунута докрасна раскаленная кочерга, и побросать все скорлупы от яиц, по очереди, в кипяток, перед глазами ребенка в колыбели. Тотчас же он подымется и спросит, что вы делаете. Тут вы берете в руку раскаленную докрасна кочергу и говорите: «Варю яичную скорлупу». На это он скажет: «Мне четыреста лет от роду, и я никогда не слыхивал, чтобы варили яичную скорлупу». Тут вы вскакиваете с раскаленной кочергой и суете ее прямо в поганое горло; слышится шипенье и барахтанье, его выхватывают из колыбели, и вместо него вы видите в ней свое настоящее, розовое, пухленькое дитя.

– И сделали они так?

– Нет, мои милые. У госпожи было слишком нежное сердце, и она никак не могла решиться на это, хотя ей и обещали не трогать его, пока он не заговорит. Через два года у нее родился мастер Роберт, славный здоровый, крепкий ребенок, между тем как другой не в состоянии был ступить шагу и все сидел и пищал на полу; ноги у него были худые, как палки, руки – как птичьи когти, а все лицо сморщенное, как у столетнего старика или у той мартышки, что Мартин-боцман привез из-за моря.

Потом уже госпожа увидела, что Мадж и другие знающие люди были правы, и согласилась на это и другие средства; но к тому времени он уже был слишком велик для яичной скорлупы и стал болтать и засыпать всех вопросами до умопомраченья. Наконец, Мадж с ее товаркой, Деборой Клинт завели его как-то под изгородь, раздели и только что собирались отстегать его крапивой, чтобы он принял другой образ, как этот безобразный чертенок поднял такой визг, как дюжина поросят. На беду случился недалеко хозяин, хотя они и выследили прежде, как он пошел на одно из своих молитвенных собраний; но судьи были предупреждены заранее[7], так что он должен был вернуться домой. И что же, это творенье, до сих пор не умевшее ходить, бежит во всю прыть к нему, хватает его за ногу и орет: «Отец, не давай им меня», и еще Бог знает что. Тут уж они ничего не могли поделать с его отцом, хотя доказательства были все налицо, что это было за существо. Мадж пробовала отвести ему глаза, сказав, что только хотели вытереть ребенка травами, отчего выпрямляются члены, но когда он увидел с нею Деб, то нахмурился как ночь и сказал: «Ведьма не должна жить» (и несправедливо сказал, потому что Деб была только белая ведьма). Тут уж он совсем вышел из себя и как полоумный стал палить в них текстами из библии, а под конец всего поклялся (мужчины ведь так упрямы, мои милые), что если он еще когда-нибудь поймает их за такими делами, то Деб будет сожжена на костре как ведьма, а Мадж – повешена за убийство ребенка; а все знают, что он господин своего слова. Итак, они вынуждены были оставить его при его сокровище, и немало он натерпелся с ним горя.

По окончании рассказа Анна глубоко вздохнула и спросила, вернется ли когда-нибудь настоящий мальчик из волшебного царства?

– Трудно сказать, дорогая мисс. Одни говорят, что они заключены там на веки вечные с одним днем; другие – что те, которые их держат в плену, обязаны приводить их на одну ночь, через каждые семь лет, и в старину, если их успевали в это время перекрестить и окропить святой водой, то они оставались. Но теперь святая вода водится только у папистов, а если кто и умеет перекреститься, то за это можно поплатиться головой.

– А если Перегрин умрет? – спросила Люси.

– Господь с тобою, голубка, да он никогда не умрет. Когда придет время умирать настоящему, – если Бог даст тебе быть в живых тогда, – то этот погаснет сразу как свечка и на его месте ничего не останется, кроме высохшего пучка крапивы… Но будет, мои бесценные, пора вам готовить ужин. Я испеку несколько краснощеких яблок, это будет как раз для больного ротика м-рис Вудфорд.