Оборотень в погонах - [59]

– Ну ты, Валя, загнул – к концу недели! – пробасил он вместо приветствия. – Нам бы к концу недели все протоколы восстановить, и то, если без выходных. А сверхурочку кто оплачивать будет? Буджеть? – Заморское словечко он всегда выговаривал с сильным рязанским акцентом. – От него дождешься.

– А твои орлы уже взялись за это дело? – с надеждой поинтересовался я.

Коля кивнул.

– Ежели хочешь, присоединяйся, – предложил он безо всякой надежды в голосе. В конце концов, положение следователя по особо грешным имеет свои преимущества – никто не ждет, что я брошу все дела и примусь заново обходить все квартиры в парамоновском доме. Разве что в восемнадцатую заглянуть…

Я отогнал от себя сладостные видения, в которых мое знакомство с барышней Валевич-младшей становилось куда более близким и тесным, чем можно ожидать, и мне стало совсем тоскливо.

– А что толку? – отмахнулся я. – Все равно дневника не восстановишь.

– Какого дневника? – удивился Коля.

Поглощенный приступом саможалости, я едва не пропустил его слова мимо ушей.

– Что значит – какого? – вырвалось у меня, когда Коля уже вернулся к груде документов, грозившей обрушить стол – порченый, судя по виду, еще водами всемирного потопа. – А по описи…

Я дернулся было к своему рабочему месту, и тут же сообразил, что опись, как и все бумаги по делу Парамонова, сгорела.

– А что – опись? – пробурчал Коля. – Я и так с той квартиры каждую бумажку помню. Не было там никакого дневника.

– Тайного, – уточнил я. – Замаскированного…

Язык мой сам собой завязался морским узлом. Замаскированный под Евангелие блокнот легко мог ускользнуть от благочинских аргусов и церберов. Память у Коли действительно отменная. Если он не помнит о дневнике – его не было среди собранных улик…

А это значит, что последние записи, находки, наметки для статей Парамоши так и лежат у него на квартире, за чарным ограждением.

– Подожди меня! – крикнул я, и выбежал из комнаты, провожаемый дюжиной недоуменных взглядов.

Само собой, пока я волком выгрызал бюрократизм – разрешение на снятие печати, разрешение на наложение печати, расписаться в журнале регистрации, расписаться за выданную печать… – Коля уже умотал «на объект», то есть на пожарище на месте нашего райотдела. Я подумал было прихватить с собой кого-нибудь чином помладше, но махнул рукой – что, один не справлюсь? – и, запихав заранее все потребные бланки в любимую папочку, помчался к ближайшему порталу, что на Таганской площади.

Всеволод Серов, пятница, 18 июня

Сказать, что вид сгоревшего участка меня озадачил – значит, не сказать почти ничего. Я замер, уподобившись одной из многочисленных Лотовых жен, и, если бы добрые люди за моей спиной не решили-таки миновать меня по бокам, поминая при этом незлым раешным матерком – так бы и грохнулся оземь соляным столбом.

Надо же, какое совпадение! Или… не совпадение?

Я с превеликим трудом удержался от того, чтобы не поднырнуть под желтую, с жирными черными закорючками охранительных рун, ленту. Удержало меня не столько вера в мощь охранных заклинаний – на них бы и моих природных способностей хватило, не говоря уж о защитных амулетах, —сколько внушительная фигура постового ангелочка, прохаживавшегося взад-вперед вдоль ленты, возложив могучую правую длань на эфес шашки явно неуставной длины.

Вместо этого я несколько раз вдохнул-выдохнул, успокаивая, словно перед выстрелом, дыхание и, приблизившись к постовому, спросил.

– Простите, а… что случилось?

Серафим воззрился на меня сверху вниз, оценивая мой рост, а заодно, по-видимому, и уровень моих умственных способностей.

Вопрос был и вправду дурацкий, но ничего лучшего я сымпровизировать не сумел.

– Пожар случился, господин хороший, – жалостливо-издевательским тоном отозвался серафим. – В прошлую ночь.

– Надо же. – Побормотал я, вытягивая голову в тщетной попытке заглянуть за плечо постового.

Великаний родич напрочь перегораживал своей необъятной тушей обугленный проем бывших дверей, но даже в оставшуюся свободной щель я сумел различить, что пепел – хвала Господу, самый обычный, черная жирная сажа, а не сухая серая пыль, остающаяся после «огненных шмелей» – и впрямь примерно суточной давности.

Впрочем, с опозданием подумал я, если бы по этой хибаре долбанули «шмелями», от нее осталось бы немногим больше, чем от полковничьего флигелечка. Фугасное действие «шмелей» зажигательному уступает совсем ненамного.

–А вам, господин хороший, какое собственно дело? – вопросил серафим.

– Да я вообще-то к другу шел, – сказал я, постаравшись, чтобы голос мой прозвучал как можно более расстроено. Как говорил, помнится, на спецкурсе препод по актерскому – из клиента давить слезу нужно быстро, пока не опомнился. – Он как раз в этом участке работал. Валька Зорин, следователь по особо грешным. Я у него полсотни новыми до получки стрельнул, щас занести хотел, а тут, – я огорченно развел руками, – такое.

Складки на широченном лбу серафима разошлись, словно по волшебству.

– Зорин, Зорин… – задумчиво пробормотал он. – Ну да, был такой.

– Что значит – был? – Я аж подскочил. – Он что – сгорел?

Сомнительно, конечно, учитывая, что большую часть ночи брат благочинный провел в компании со мной и девицами Валевич на незабвенном пароходике «Цветок мая», но чем нечистый не шутит – вдруг угораздило бедолагу?