Оборотень. Новая жизнь - [15]

На самом деле Кроу действительно порой ловил себя на том, что пытается копировать бесстрастную натуру Холмса. За долгие столетия можно сменить несколько обличий и даже вследствие разного рода травм забыть, кто ты такой. Но если тебе на глаза попадается новая привлекательная личность – в данном случае благодаря перу мистера Конан Дойла, – весьма соблазнительно примерить ее на себя.

– Холмс и был любителем, сэр, – возразил Балби.

– Точнее, внештатным сотрудником. Согласитесь, инспектор, что это существенно отличается от любителя. – Кроу заерзал на мешке с почтой.

– В правоохранительных органах работают люди двух типов – стóящие полицейские и любители, – вставил Бриггс. – А стóящим полицейским Холмс точно не был.

Кроу удивленно поднял брови, как, вероятно, сделал бы в такой ситуации Холмс, и откинулся назад на своем мешке. В привлечении его к делу все-таки чувствовалось какое-то критическое отношение, хоть полиция сама обратилась к нему и попросила о помощи, которую профессор великодушно пообещал – в ущерб собственной работе, между прочим.

Тем не менее Кроу и сам не очень-то понимал, почему он здесь.

Он немного подурачился во время этого путешествия по железной дороге, называя Жака Ватсоном, но при этом профессора не покидала легкая досада по причине того, что уезжать пришлось в спешке и у него не было времени на то, чтобы спокойно собрать вещи в дорогу.

Кроу понятия не имел, в какого рода обществе окажется, прибыв в Ковентри, поэтому предпочел быть предусмотрительным и скомандовал Жаку взять все, что может понадобиться джентльмену, – от классического костюма до смокинга. Профессор придирчиво относился к собственному внешнему виду, и это доказывало, что мнение окружающих ему по-прежнему небезразлично. Позволить себе неопрятность было бы не только признанием того, что он в плохой форме; это было прямой дорогой к тому, о чем Кроу отказывался задумываться в этот солнечный день поздней осени. Профессор поправил запонку. Чтобы спокойно вращаться среди людей, ему необходимо было сохранять уважение к себе.

Этот камень. Эта рука. И не столько сама рука, сколько чувствовавшееся в ней напряжение. Конечно, это могло и не иметь никакого значения. Кто бы ни убил этого человека, камень могли использовать как отвлекающий маневр. Когда-то Кроу терпеливо перечитал Агату Кристи и кое-что знал об отвлекающих маневрах преступников. А может быть, это было памятным знаком из прошлого покойника, призванным служить ему утешением? Впрочем, довольно странное утешение. И к чему тогда еще и эти царапины, борозды, попытки стереть рисунок? Было ясно, что его хотели уничтожить. Линии, сделанные от руки, были тонкими, а соскрести их пытались гораздо менее изящным инструментом. Может быть, отверткой?

Кроу снова переключил внимание на папку с материалами.

Первое происшествие произошло в 1939 году, и касалось оно человека, о смерти которого никто не сожалел. Джон Хэмстри убил четверых детей – просто ради удовольствия посмотреть, как они будут умирать. Дело было слишком омерзительным, и поэтому газеты ограничились лишь смутными намеками на подробности. Не повесили Хэмстри только потому, что он был признан невменяемым; в конце концов его пожизненно определили в сумасшедший дом.

Чуть позже в том же году Хэмстри сбежал из тюремного фургона, когда его перевозили из Бирмингема (из одиночной камеры предварительного заключения) в Бродмур, психиатрическую лечебницу для преступников. Как это могло произойти, до сих пор неясно, но считалось, что водитель и охранники надышались выхлопными газами, в результате чего автомобиль попал в аварию, а сумасшедший вырвался на свободу. Однако в конце 1939 года его труп был найден на мусорной свалке каким-то бродягой. Идентифицирован он был по единственному сохранившемуся отпечатку пальца – на теле убитого осталось только двадцать процентов кожи. Поначалу подумали, что его растерзали бродячие животные, но коронер заявил, что они здесь ни при чем.

В рапорте, который никогда не был опубликован, он пришел к выводу, что плоть была снята чем-то, что контролировало глубину среза, – например, инструментом вроде рубанка. Определить, начался ли этот процесс до смерти Хэмстри или после, коронеру не удалось; впрочем, коронер склонялся к тому, что он был еще жив. Палец, по которому его идентифицировали, был не на руке, а у Хэмстри в глотке. Коронер полагал, что, скорее всего, убитый откусил его сам, пытаясь заглушить боль от свежевания.

– Смерть от сарказма, – задумчиво сказал Кроу, пока Балби пересказывал ему краткое содержание рапорта коронера.

– Что, простите?

– Слово «сарказм», офицер, происходит от греческого sarkasmos, что в буквальном переводе означает «разрывание плоти».

– Человек умер, – угрюмо произнес Балби, придавив этим прискорбным фактом легкомысленное настроение Кроу, точно камнем.

– Если вы правы, то это только начало мучений этого Хэмстри.

– Опять вы изъясняетесь слишком умно для меня, сэр.

– Я имел в виду, что лучшего кандидата на попадание в ад еще поискать.

– Это решать Господу, а не вам, – отрезал Балби.

– И на том спасибо, – вздохнул Кроу.