Оборотень - [15]

Прошка, разбуженный выстрелами, выскочил на мороз в одном исподнем и, натягивая на бегу валенки, бросился к нетерпеливо переминавшемуся с ноги на ногу барину.

— Ваше сиятельство! — выкрикнул он на ходу, — не извольте гневаться! Вчерась допоздна в Жатино проездил, шкуры на выделку отдавал, вот и проспал.

Вольдемар Кириллович взглянул на растрёпанного приказчика и только хмыкнул, махнув на того рукой: мол, ладно, бог с тобой, иди, оденься и поедем. Прошка не заставил себя долго ждать и, бросившись в свою каморку, скрылся в облаке пара, вырвавшегося наружу. А уже через минуту выскочил наружу, одетый в волчьи унты, в такую же волчью шапку, и такой же волчий тулуп, перепоясанный серым вязаным кушаком. В руке он держал огромный каравай чёрного хлеба, от которого с остервенением вырывал зубами большие куски и, почти не жуя, проглатывал.

— К знахарке, так к знахарке, раз не остаётся ничего другого, — решил Вольдемар Кириллович, усаживаясь вглубь кареты. — Ну, держись, Прошка, если твоя знахарка ничего не сделает, не долго тебе ходить в приказчиках!

Входя в хибару, стоящую на отшибе близ крутояра, Вольдемар Кириллович ожидал увидеть древнюю ссохшуюся старуху, скрюченную годами, но вместо неё на просторной печи восседала дородная баба с красными округлыми щеками и что-то сосредоточенно жевала. Вяло кивнув на приветствие вошедших, она сползла с печи и, не переставая работать зубами, уставилась на стоявшего у двери графа. При этом её маленькие поросячьи глазки перебегали с одного участка тела на другое, будто ощупывая. По- прежнему ничего не говоря, баба закончила осмотр и, недовольно покачав головой, села на стоящую тут же скамью. При этом та взвизгнула так жалобно, будто это было живое существо, закованное в деревянные доспехи. Граф сделал шаг вперёд и открыл рот, намереваясь что-то сказать, но знахарка с удивительной стремительностью выкинула впёрёд руку и предостерегающе помотала пальцем. Граф отшатнулся и попятился. Во взоре знахарки было что- то такое, что заставило его оторопеть. И лишь прислонившись к дверному косяку и ощутив его холодную твердь, граф остановился и, опустив глаза, стал безропотно ждать. Время шло. Знахарка всё еще молчала, и совершенно оправившийся Вольдемар Кириллович с пристальным интересом стал рассматривать помещение, в котором находился. Низкие потолки были тщательно выбелены. Бревёнчатые стены, отшлифованные трудолюбивыми руками, блестели в свете свечи, стоявшей на небольшом круглом столе. Там же, на столе, стояла большая миска и четырёхугольная солонка на круглой ножке. В углу, прямо под образами, располагался широкий деревянный топчан, укрытый белой рогожей. В другом углу стояла ножная прялка с куделей бело-серебристой шерсти. Маленькое квадратное зеркало висело напротив окна, а под ним была прибита широкая осиновая доска с лежавшими на ней гребнями. Деревянный пол, тщательно выскобленный ножом, казался весенним снегом, чуть подтаявшим под лучами солнца и оттого не столь белоснежным как зимой. Рогачи, кочерга и прочая печная утварь торчали из- под печи, а в самой печи, залитой мерцанием полыхающего пламени, скворчал чугунок, разливая по комнате запах лука и печёной картошки. Странно, но запах простой крестьянской пищи показался графу столь аппетитным, что он невольно сглотнул набежавшую слюну. Из созерцательной задумчивости его вывел мягкий ровный голос знахарки, раздавшийся почти над самым ухом. Встряхнувшись словно от наваждения, он поднял взгляд и уставился в её лицо, раскрасневшееся ещё больше. Та что- то говорила, но граф никак не мог разобрать, что именно. Слова как бы касались его ушей и улетали дальше, не затрагивая сознания. Наконец, он окончательно очнулся и ему стал понятен смысл сказанного, сводившееся к нескольким словам:

— Изгони дьявола из души своей.

Говоря это, знахарка время от времени окунала ладонь в лохань с дурно пахнущей жидкостью и, резко взмахивая ею, обдавала стоящего у дверей графа дождём мелких брызг. По всему было видно, что тот даже не замечает этого, в надежде избавления полностью обратившись в слух. Зато стоявший рядом с барином Прошка, присев на колени и стараясь не дышать, уткнулся носом в шубу, едва сдерживая рвоту. Что там уж намешала знахарка в своё пойло, он не знал, но запах стоял препротивнейший, что- то среднее между запахом свежей крови и запахом полуразложившегося трупа. Причем запах трупа явно преобладал. Граф стоял, вслушиваясь в речь и не замечая ничего вокруг. Постепенно на него снова начала наползать дремота. Мысли стали плавными, тягучими, веки отяжелели, и он повалился на подставленные Прошкой руки. Ему показалось, что он плавно полетел по воздуху, взвился над деревьями и, пронесясь над болотом, опустился на южном склоне кургана. Стояла ночь. Звезды, вычерчивая замысловатые линии, падали с неба. Искрой сверкали и пропадали блуждающие по лесу светляки. Зимы не было. Воздух наполнялся жужжанием тысяч ночных кровососов, но они не спешили полакомиться появившимся на холме человеком. Наоборот, почтительно жужжа, облетали его стороной. Один комар, ненароком коснувшийся крылом лица стоявшего Вольдемара, с диким ужасом попятился назад и, едва не умерев от страха, забился в росший неподалеку мох. Граф с каким- то животным наслаждением ощутил идущую от себя мощь. Он, с хрустом потянувшись, расправил затёкшие, как от долгого сна, члены. И только тут неожиданно вспомнил причину, по которой он здесь оказался: Людвиг!