Оборона Порт-Артура: «Сухопутные не признают моряков, моряки сухопутных, да еще и между собою вражда…» - [9]

. Процент попаданий русской стороны с учетом данных о всех выпущенных снарядах — 1%. Так же как и с «Варягом», количество выпущенных снарядов сравнительно велико, а процент попаданий относительно низок. Приведенные факты скорее свидетельствуют о том, что «стволиковые» стрельбы, видимо, являлись хотя и дешевой, но не равноценной заменой настоящим учебным стрельбам с использованием унитарных артиллерийских боезапасов. Чтобы как-то выделять лучших и не распускать команду, использовали шлюпочное учение и учения по эвакуации экипажа, гребные гонки на тех же веслах. Матрос крейсера «Рюрик», входившего в Отдельный отряд крейсеров 1-й эскадры флота Тихого океана контр-адмирала К.П. Иессена, М. Сливкин вспоминал, как одного из офицеров списали на берег после не очень удачного выполнения командой под его руководством шлюпочного учения^{97}. Логика военно-морского ведомства была ясна — гребные гонки и шлюпочные учения ничего не стоят для казны, экипажи в то же время не расслабляются, офицеры отрабатывают навыки командования нижними чинами. В итоге действительно некоторые морские офицеры, как командир уже упоминавшегося мною крейсера «Боярин», при виде неприятеля, как бы это трагикомично ни звучало, вспоминали блестяще отработанные навыки образцовой эвакуации команды с боевого корабля и успешно ими пользовались. Ожидать от командиров судов 1-й Тихоокеанской эскадры инициативных действий в боевой обстановке было наивным. Дело в том, что инициативу в командирах подавляли всячески. Доходило до того, что на 1-й Тихоокеанской эскадре к починке вещей команды приступали только после специального указания адмирала О.В. Старка^{98}.

Попытки моряков после целого ряда происшествий и аварийных ситуаций списать пассивный характер действий на море ожиданием починки всех судов эскадры, в том числе и пострадавших после внезапной атаки японцами рейда в ночь на 27 января, привели к появлению в гарнизоне ироничных поговорок. По крепости циркулировали многочисленные каламбуры про моряков: говорили, что они оттого не выходят в море, что ждут «победы»: «победы Куропаткина, а никак не готовности броненосца “Победа”», — писал в своем дневнике от 30 мая подполковник С.А. Рашевский. Броненосец «Победа» действительно получил повреждения (небольшую пробоину), наскочив на японскую мину во время выхода эскадры на внешний рейд 31 марта 1904 г. А для ставшего после гибели адмирала С.О. Макарова командующим 1-й Тихоокеанской эскадрой адмирала В.К. Витгефта ожидание починки и исправления судов являлось долгое время основным аргументом на постоянные требования как генерала А.М. Стесселя, так и главнокомандующего о выходе эскадры из гавани для дачи сражения. Необходимо пояснить, что исправление повреждений судов эскадры было достаточно сложной технической задачей даже для имевшихся в Порт-Артуре командированных Путиловским заводом рабочих. Так, из поврежденных в ночном бою 27 января судов только крейсер «Паллада» закончил свои исправления к 3 апреля^{99}. А исправление броненосца, такого как «Победа», являлось еще более длительным и трудоемким процессом. После долгих ожиданий даже попытка прорыва русской Тихоокеанской эскадры во Владивосток 28 июля 1904 г. совершалась не в полном составе, без крейсера «Баян», не успевшего заделать пробоины.

И собственно последние претензии сухопутных офицеров к военным морякам получили следующее оформление в повести: «наши шкурки-то дорого стоят — вот и спасались». Действительно, постройка и содержание флота стоили дорого. Для сравнения: средний душевой доход от сельского хозяйства равнялся в 1901 г. 30 рублям в год, а одна 12-дюймовая пушка на боевом судне стоила порядка 200 тысяч, а каждый выстрел из нее — 700 рублей^{100}. И, как уже отмечалось, не последнюю роль играл вопрос финансирования. В воспоминаниях генерал-майора М.И. Костенко находим: «Флот! К сожалению, с этим маленьким словом соединена только трата громаднейших средств»^{101}. Когда командование решило усилить оборону сухопутного участка крепости морскими орудиями, то «все морские офицеры, принимающие участие в работах по доставке или установке орудий флота на батареях, получили, кроме своего морского большого содержания, почему-то еще и суточные деньги», — отмечал в дневнике М.И. Лилье^{102}. Разница в денежном довольствии привела к тому, что сухопутные офицеры стали публично обвинять моряков в том, что «они, при своем постоянном безделии в самый горячий момент компании, поощряют исполнение своих прямых обязанностей денежной наградой»^{103}. У многих высших офицеров сухопутной армии, таких как Михаил Иванович Костенко (во время войны 1904-1905 гг. председатель военного суда крепости. — А.Г.), за годы службы, предшествовавшей войне, было сформировано определенное отношение к военным морякам. Разрыв в жалованьи был достаточно веской предпосылкой для взаимного неприятия. Мичман, только что сошедший со скамьи училища, получал в месяц 300-400 рублей содержания, «которые получает далеко не всякий генерал сухопутной армии», — возмущался в своих воспоминаниях генерал-майор М.И. Костенко