Обо всём - [30]
И вот последний гроб. Лежит в нём тихонько светлая такая бабушка, очень пожилая. Казалось бы, о чём горевать, пожила старушка. А вокруг гроба стоят дети, внуки и все плачут, да так горько, что и мы уже петь не можем.
У изголовья стоит немолодой и несуразный мужичок. Знаете, такой типаж, когда брючки короткие, чуть ли не под горло натянуты, рубашка в клеточку со стройотрядовской юности, пуговки еле-еле напор живота выдерживают, волосики, как воробьиные пёрышки во всё стороны торчат, и очки с огромными диоптриями, глаза из них, как две большие аквариумные рыбы, смотрят.
И все родные как-то кучками стоят: муж-жена-дети, а он один, особняком. Трясётся весь, из-под аквариумных очков слёзы рекой, он их даже не вытирает. Все прощаются, закрывают гроб, и мы выходим всей процессией за гробом. «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас», — поём…
Я оказываюсь аккурат позади этого безутешного мужчины, и когда гроб уже ставят в катафалк, он как-то странно, извернувшись всем телом, подпрыгивает, громко всхлипывает и со всего маху падает на асфальт. Головой бьётся о бордюр, и кровь фонтаном заливает мою юбку.
Пока его приводят в чувства и ждут скорую, родственники рассказывают, что он не виделся с матерью 20 лет. И не разговаривал. Из-за чего — не знаю, не уточняли. Но все эти двадцать лет она писала ему письма. Просила прощения за какую-то вину, которую он не мог ей простить. А он всё не прощал. А потом уже вроде как и простил, а мама возьми да и умри.
И вот сидит он на асфальте, качается из стороны в сторону, в слезах, в крови весь, жалкий до невозможности. А и пожалеть его уже некому и прощение его уже никому не нужно. Страшно это.
Никто нас так беззаветно не любит, как мама. Никому наша боль не близка так, как ей. И никому не интересно, что ты там, великовозрастный детина, покушал и есть ли у тебя сапоги на зиму, а ей не всё равно.
И если она когда-то и надавала тебе по шее или назвала тебя дураком, так и правильно сделала. Потому что кто ж тебе, орясине, ещё скажет правду?
Как мы племянничка женили
На своё шестнадцатилетие мой племянник заявил, что он никогда-никогда не женится. Ибо незачем. Ибо от баб всё зло и неприятности в мире, и тратить свою молодую жизнь на капризных фифочек он не намерен. Может быть, к старости, лет в тридцать ещё и можно подумать, но никак не в молодости. И без этого жизнь прекрасна и удивительна. Опять же, дети пойдут. Сопливые и вечно орущие, а с него хватит и братца, которого он с 14 лет тетешкал. Хватит, настрадался. Мы с сестрой поржали над ним и заключили пари на ящик шампанского, что женится Виталик аккурат после армии (деревенские парнишки все в армию ходят, так заведено тут).
Проводили его в армию, мама поплакала, как водится, да время быстро пролетело, год всего нынче служат.
Звонок: «Привет-привет, как дела, все живы-здоровы, сын вернулся…»
— Лен, что с голосом?
— Виталька женится-а-а-а-а-а…. ы-ы-ы-ы-ы-ы… — и вой в трубке, как по покойнику.
— Да не блажи ты, нормально объясни, он что, директора вашего клуба в жёны берёт? (Она у них герой Шипки и Полтавской битвы, сколько ей лет — никто не знает, по орденам только и можно сориентироваться.)
— Не-е-е-ет, она из Маймы-ы-ы… Меньшикова, приезжай, приезжай, пожалуйста! Я сама с ними не справлюсь!
То, что моя сестра, невероятной выдержки женщина, абсолютно не щедрая на какие-либо эмоции, позвала из-за тридевяти земель решать матримониальные вопросы, заставило меня призадуматься минут на пять, а через десять я уже шерстила авиасэйлы в поисках билетов Москва — Горно-Алтайск. Без лишних вопросов. Потому, что если такие женщины, как Лена, начинают плакать, то значит и впрямь — дело плохо.
Билет нашёлся быстро, и утренняя небесная лошадь доставила меня к обеду следующего дня на родину предков. Такой прыти от меня никто не ждал, я впопыхах тоже никому не позвонила, поэтому московскую гостью никто не встречал. Попутка быстро домчала меня по пустынному зимнему Чуйскому тракту до Мунов.
На рысях проскакиваю мимо пекарни, храма, врываюсь в дом. Тишина… Никого. Сестра в школе, племянник на работе. Не раздеваясь, бахаюсь в кресло, вытягиваю ноги… Тишина… За окном колышутся сосны и кедры, горы в снегу подпирают яркое солнечное небо. Тишина…
— Кто здесь?! — резкий окрик из коридора.
В комнату заходит неприбранная бабища лет сорока пяти. Рыхло-простоквашная, лицо-сковородка метра на полтора, цепкие мелкие глазёнки зло посверкивают. (Сватья, видать, пожаловала, проносится у меня в голове, оккупировали уже дом, родственнички.)
— Здравствуйте. Ульяна, сестра Лены.
— А что это вы без предупреждения, мы вас не ждали, мне никто про вас не говорил! — наступает нечёсаная бабища.
— А вы, собственно, кто, тётя, чтоб я вас предупреждала?
— Ирина я, жена Виталика!
— Кто?!
— Жена! Виталика! А ты кто и чего тут расселась посреди дома в сапогах?!
Тут я понимаю, что ещё секунда, и точно, как сестра, начну завывать тихим щенячьим плачем. Господи! За что? Как так получилось, что первый красавец на деревне, печаль всех местных девчат, выбрал это ведро с опарой? А ведро раздухарилось и ногами своими, колоссами на меня наступает, ответа требует, как я такая-сякая посмела в дом явиться без её благословения.
Действие романа разворачивается во время оккупации Греции немецкими и итальянскими войсками в провинциальном городке Бастион. Главная героиня книги – девушка Рарау. Еще до оккупации ее отец ушел на Албанский фронт, оставив жену и троих детей – Рарау и двух ее братьев. В стране начинается голод, и, чтобы спасти детей, мать Рарау становится любовницей итальянского офицера. С освобождением страны всех женщин и семьи, которые принимали у себя в домах врагов родины, записывают в предатели и провозят по всему городу в грузовике в знак публичного унижения.
После восемнадцати лет отсутствия Джек Тернер возвращается домой, чтобы открыть свою юридическую фирму. Теперь он успешный адвокат по уголовным делам, но все также чувствует себя потерянным. Который год Джека преследует ощущение, что он что-то упускает в жизни. Будь это оставшиеся без ответа вопросы о его брате или многообещающий роман с Дженни Уолтон. Джек опасается сближаться с кем-либо, кроме нескольких надежных друзей и своих любимых собак. Но когда ему поручают защиту семнадцатилетней девушки, обвиняемой в продаже наркотиков, и его врага детства в деле о вооруженном ограблении, Джек вынужден переоценить свое прошлое и задуматься о собственных ошибках в общении с другими.
Повествование ведёт некий Леви — уроженец г. Ленинграда, проживающий в еврейском гетто Антверпена. У шамеша синагоги «Ван ден Нест» Леви спрашивает о возможности остановиться на «пару дней» у семьи его новоявленного зятя, чтобы поближе познакомиться с жизнью английских евреев. Гуляя по улицам Манчестера «еврейского» и Манчестера «светского», в его памяти и воображении всплывают воспоминания, связанные с Ленинским районом города Ленинграда, на одной из улиц которого в квартирах домов скрывается отдельный, особенный роман, зачастую переполненный болью и безнадёжностью.
Что скрывается за той маской, что носит каждый из нас? «Воображаемые жизни Джеймса Понеке» – роман новозеландской писательницы Тины Макерети, глубокий, красочный и захватывающий. Джеймс Понеке – юный сирота-маори. Всю свою жизнь он мечтал путешествовать, и, когда английский художник, по долгу службы оказавшийся в Новой Зеландии, приглашает его в Лондон, Джеймс спешит принять предложение. Теперь он – часть шоу, живой экспонат. Проводит свои дни, наряженный в национальную одежду, и каждый за плату может поглазеть на него.
Село Белогорье. Храм в честь иконы Божьей Матери «Живоносный источник». Воскресная литургия. Молитвенный дух объединяет всех людей. Среди молящихся есть молодой парень в инвалидной коляске, это Максим. Максим большой молодец, ему все дается с трудом: преодолевать дорогу, писать письма, разговаривать, что-то держать руками, даже принимать пищу. Но он не унывает, старается справляться со всеми трудностями. У Максима нет памяти, поэтому он часто пользуется словами других людей, но это не беда. Самое главное – он хочет стать нужным другим, поделиться своими мыслями, мечтами и фантазиями.
Скорее рассказ, чем книга. Разрушенные представления, юношеский максимализм и размышления, размышления, размышления… Нет, здесь нет большой трагедии, здесь просто мир, с виду спокойный, но так бурно переживаемый.