Обо всём - [27]

— Отец настоятель, благослови! Как матушка? Девочки? Хорошо? Ну и слава Богу.

Он никого не просил и не принуждал подавать ему, сидел по-царски, расставив свои изболевшиеся ноги, и желал каждому входящему здравия и счастья. Подавали ему, и хорошо подавали. Любили даже. Он не был жалким, не был наглым, он был настоящий такой русский страдалец, которому не грех подать и на рюмочку.

А однажды Серёга спас мне жизнь. По-настоящему. Прибилась к его сиро-убогому отряду странная тётка. Сухая, как ветка позапрошлогодней вербы, хромая на обе ноги, и вроде бы даже немая. Одета бедненько, но чистенько. В отличие от всех остальных работников паперти она ходила на службы, но как-то бессистемно, урывками. Зайдёт, вытянется в струну у Николы Угодника, что-то горячо ему пошепчет и опять уходит по милостыньку. В руках у неё всегда была глубокая консервная банка с мелочью, и она ей зачем-то периодически трясла, как маракасами, изображая ритм. Зачем, не знаю. Что там у блаженных на уме, Бог весть.

И однажды летом, сразу после Троицы, на Духов день, задержалась я в храме дольше обычного, все мои хористы разошлись и домой я отправилась одна. А идти нужно было через безлюдный парк, вечно переполненный незлобивыми эксгибиционистами, тихими алкашами, собаковладельцами и скромными бардами. В общем, опасности из них не представлял никто, все были свои, родненькие, идёшь, посвистываешь, думаешь о высоком. О скорой зарплате и духах «Же Озе», допустим.

И тут от куста придорожного отделяется та самая вербная ветка, немая и хромая, но уже без жестяной банки. А вместо банки у неё в руках здоровенное шило, как у сапожников, у меня дед таким валенки прошивал, когда прохудятся. И по всему видно, что тётка эта хочет меня этим шилом проткнуть. Насмерть. Белая сама вся, губы обветренные в нитку, глазёнки горят. И шепчет, шепчет что-то невразуми тельное:

— Умри сатана, умри, когти, каблуки, копыта…

В голове мысли блохами потравленными скачут. Бежать? Далеко ли на каблуках убежишь? Спиной поворачиваться ещё опасней. Что делать? Мамочки… Господи, помоги!

А она идёт на меня с этим шилом, страшная в ненависти своей, как чёрт. Шилом машет.

И тут из под какого-то пня, чудесным образом, архангелом, можно сказать, выскакивает Серёга. С бутылкой-чебурашкой в руке. И ка-а-а-ак хрястнет этой бабе по шее. И тут как в индийском кино, вместо того, чтобы упасть замертво от такого удара и склеить свои скромные ласты, тётка разворачивается и тычет своим страшным шилом в Серёгу. Без разбора. Спасло его от смерти лютой пальто на ватине, он его круглый год не снимал. Этого, конечно, Серый стерпеть уже не смог, треснул по змеиной её голове чебурашкой со всей дури, и враг был повержен.

Стоим мы с ним меж кустов, тётка в ногах лежит, история уже приобретает уголовно-юридическую окраску. Дышим, молчим, сопим. С мыслями собираемся. Ну мысли, понятно, всякие. Сдаться с повинной, прикопать тело в кустах и смыться и т. д. Поймите правильно.

И тут тётка наша встаёт и очень резво начинает бежать от нас прочь, к выходу из парковой зоны. Неубиваемая оказалась. Троюродная сестра сводного брата жены Дункана нашего Маклауда.

Серёга взял меня за руку, и мы в молчании пошли и кусты, из которых он так вовремя выпрыгнул. Там, за ними, сидя на уютном поваленном дереве, мы выпили с ним два четка «от нервов», поговорили за жизнь и смерть.

— Представь себе, Ульян, я ж вообще по парку не гуляю, дома пью, подальше от храма (утренний четок не считается, это завтрак), а тут ни с того ни с сего, дай, думаю на солнышке, один посижу, тяпну, закушу… Вот с чего бы? Не романтик я, а тут на тебе. Смотрю, в кустах эта сухостоина притаилась, а потом пропала, вот я и вылез поинтересоваться, куда она делась. А тут такая фигня. Вот же тварища какая, ведь убила бы тебя! Жаль, что я её не до конца изнохратил, гадюку…

Потом Серёга проводил меня, трясущуюся, до дороги, посадил на такси (рассчитался с водителем!) и велел дома выпить ещё полулитру, «чтоб не мотыляло».

Дружили мы с ним после этого крепко, а тётка эта пропала, как тать в ночи. Как и не было.

Никудышная любовь

Мы никогда не знаем, зачем и почему мы попадаем в определённые ситуации и становимся участниками каких-то событий. Неведомо. Но это только поначалу. Когда проходит время, всё становится на свои места, успокаиваешься ты, утихает вихрь событий, и потихоньку начинаешь понимать, для чего всё было и почему именно так всё сложилось.

Лет десять назад накрыла меня страшная, испепеляющая любовь. Такая, от которой забываешь, как правильно дышать, мыслить и вообще жить. И была она вся неправильная с самого начала, никудышная, не хотела я такой любви. Человек, на которого обрушился весь этот Айвазовский, был мало того что моложе меня на десять лет, что в принципе противоречит моим внутренним установкам, так ещё и блондин, эдакий ангел златые власы. Когда это мне нравились блондины?! Никогда.

А я на тот момент была редкой красоткой: весом и сто пятьдесят и костыликом. Гусыней передвигалась — шлёп-шлёп. И для мужчин любого ранжира, кроме совсем уж лютых извращенцев, не представляла никакого интереса, а уж для златовласых ангелов, но которым убивался весь мединститут, и подавно.