Обнимая Возлюбленного. Отношения в паре как путь пробуждения - [93]

Когда объектом нашего наблюдения становится само восприятие, мы приближаемся к жизни за пределами восприятий. Осознавая этот процесс, мы отказываемся от неустойчивой позиции защиты своих ограниченных восприятий.

Мы воображаем, будто восприятие – «то, что должно быть увидено». Однако в восприятии есть лишь «наше видение» того, что есть. Наше видение реальности, которая, как мы полагаем, «должна быть увидена». В переходе от восприятия на сетчатке глаза к осознанию восприятия непрерывно задействуется наша личная история, которая проецируется на экран наших органов чувств.

Восприятие настоящего обусловлено нашим восприятием прошлого. Восприятие пробирается сквозь лабиринты полузабытых озарений и прекрасно знакомых нам демонических уровней. В восприятии, скорее, действует память, а не органы чувств, которые фиксируют происходящее. В момент между происшествием и его осознанием становится достаточно очевидной великая ложь – иллюзия нашей отдельности. К тому моменту, когда ум опознаёт некое событие, оно сжимается до крошечного пузырька мысли, утрачивая своё вселенское величие. Оно теряет своё великолепие. Вечная новизна становится бесконечно знакомой.

Прямое восприятие – нечто иное. Это соприкосновение с чувственным уровнем сознания без интерпретаций или переводов, преобразующих реальность в мысль. Прямое восприятие возникает, когда мы, отказавшись от знания, исследуем сущность восприятия. В таком восприятии мы отказываемся принимать что-либо из вторых рук, даже если речь идёт об уме. Мы не удовлетворяемся только лишь «пониманием». Непосредственно созерцая восприятие, мы учимся непосредственности восприятия. Мы не просто «слушаем», но исследуем звук – как только он касается наших барабанных перепонок. Мы созерцаем, как ум называет звучание птицей, машиной или музыкой. Наблюдаем, как эти представления, определяющие звучание, заменяют его собой. Малый ум, который мы созерцаем с милосердным вниманием, становится большим умом. Тогда мы перестаём видеть в мире стыд, страх и сомнение, мы просто видим мир. Когда развивается способность воспринимать мир с позиции большого ума, вы учитесь наблюдать, как миг за мигом происходит сотворение мира, происходит переход от зрительного восприятия на сетчатке к царству фантазии и мифа. Вы можете наблюдать, как восприятие лепит мир по своему образу и подобию. Восприятие – это экран снов, на который мы проецируем наше видение мира или слепоту. Нарцисс – это наша иллюзия восприятия себя.

В процессе такого исследования мы понимаем, что глубокой обусловленности мышления недостаточно, чтобы увидеть истину. Малый ум устанавливает и защищает свои истины, а большой ум принимает Нарцисса в объятия, неустанно охраняя врата сердца.

Каждый человек обладает уникальными настройками чувственного восприятия. Каждый темперамент обладает особенными преимуществами: определённый орган чувств больше открыт для прямого восприятия, чем другие. В буддизме, к примеру, каждого бодхисаттву связывают с одной преобладающей «дверью восприятия». То же верно и для каждого ещё-небодхисаттвы. Я наиболее тонко настроен на слуховое восприятие. Мне легче воспринимать процессы, происходящие в природе ума, когда я сосредоточиваюсь на звуках. Ондреа, со своей стороны, в большей мере настроена на зрительное восприятие. Она полнее всего переживает поток сознания и воспринимает возникающие интуитивные озарения, когда наблюдает, как «зрительное поле» рассыпается, становясь сверкающей пеленой частиц. Она в прямом смысле способна видеть каждый миг по отдельности.

Немаловажно, чтобы каждый из партнёров различал и исследовал преобладающую дверь восприятия другого. Если я «слышащий», а моя спутница – «видящая», мне нужно услышать, каким образом она видит. А ей нужно увидеть, каким образом я слышу. Когда мы используем слова, указывающие на характер нашего чувственного восприятия, наш партнёр начинает внимательно относиться к чувству, с которым мы больше всего отождествляемся. Непосредственно воспринимая опыт другого – с помощью таких практик, как созерцание другого и упражнения на укрепление связи, мы учимся понимать язык самого языка. Итак, хотя мы можем спорить об индивидуальных восприятиях, мы всегда сходимся, когда речь заходит о природе самого восприятия. Кто-то сказал: «Мы всегда единодушны во всём, только не всегда в один и тот же момент».

Мы с Ондреа долгое время по-разному воспринимали цвет, который я называл «синим», а она «зелёным». В бирюзовой комнате наш ум, склонный к сравнениям, наверное, сошёл бы с ума. Я знаю, что это синий. Она полагает, что это зелёный. Я прав. Она в замешательстве. Возникает пропасть между раем и адом.

И тут моя жена, что сидит сейчас за соседним столом, увидев эти последние строки, поворачивается ко мне и спрашивает: «А какие в этом раю стены – зелёные или синие?», и по комнате проносится лёгкий запах серы. Мы можем не соглашаться друг с другом, но сходимся в понимании природы несогласия и смеёмся над собой: даже надевая рубашки одинакового цвета, мы спорим о том, что это за цвет. Порой сердце, которое ещё не знает различий, не в силах понять, одинаковы мы или различаемся, – такова его безграничная природа, которая ещё не омрачена индивидуальными восприятиями.