Обнажись для убийства - [2]

Рядом с ним возвышалась бывшая мисс Америка. Окружность ее бюста составляла тридцать шесть дюймов, из которых пять приходилось на спину. На ее лице навеки застыла нежная улыбка покидающего вас ангела, однако при этом она, извиваясь всеми своими шестью футами, как дьявол, отбивала чечетку. В этой же группе находился мужчина выше меня ростом, тяжелый, широкий в кости. Его я никогда не видел раньше. Он беседовал с типом, которого я узнал, и, узнав, поинтересовался про себя с недоумением, что он здесь делает.

Хотя в настоящий момент он был в смокинге и выглядел достаточно мирно, я знал: это весьма задиристый джентльмен. Мне было неизвестно его настоящее имя, но в уголовном мире гость миссис Редстоун проходил под кличкой Гарлик[1]. Гарлик и его собеседник, не прерывая разговора, косились в мою сторону. Приятель Гарлика был модный неулыбающийся индивидуум с запоминающимся лицом, его плечищи так и выпирали из вечернего слишком узкого пиджака. Думаю, что большинство пиджаков были бы малы для такой фигуры. Он просто источал жизненную силу и какую-то особенную мощь. Складывалось полное впечатление, что он сделан из железа, проволоки и холоднокатаных стальных заготовок. Гарлик бросил на меня еще один взгляд, и я попытался сообразить, что этот тюремный завсегдатай делает среди накрахмаленных богачей. Мои размышления были прерваны на самом интересном месте.

—Эй, вы!

Это было произнесено где-то рядом высоким хрипловатым голосом, который, однако, принадлежал не женщине. Пока я крутил головой, ко мне подошел приятель блондинки с золоченого диванчика.

— Привет, — сказал я.

— Что вы здесь делаете? — спросил он.

Это прозвучало примерно как: «Ну-ка, затри мой плевок, болван», — причем с угрожающей интонацией. Он был, видимо, немного моложе меня, чуть не дотягивал до тридцати, смуглый, достаточно смазливый, несмотря на некоторую грубость черт, этакая утомленная красотка с капризным ртом и усталыми карими глазами. Молодчик нагло смотрел на меня снизу, со своих пяти футов десяти дюймов. Темные волосы лежали на голове ровными волнами.

— Просто «смешиваюсь с гостями», — ответил я миролюбиво. — Прекрасный вечер.

— Как вы ухитрились сюда проникнуть?

— Пристрелил дворецкого. А почему, собственно, это вас должно волновать?

Уголки его полных губ слегка опустились.

— Я Эндон Пупелл, — произнес он.

— Очень мило. Рад познакомиться, Пуппи.

Под его загаром медленно начала расползаться краснота.

— Вы слишком широко раскрываете свою пасть, мистер, и от вас за милю разит легавым.

Я выпрямился, неторопливо сжал правую руку в кулак, потом опять расслабил пальцы:

— Послушайте, друг мой, я могу сделать так, что вы раскроете свою пасть гораздо шире моей, если вам того хочется. Вы можете срывать зло на ком угодно, но если у вас есть претензии ко мне, выкладывайте их вежливо.

Однако меня ждал сюрприз. Вся воинственность вдруг оставила Пупелла. Он проглотил слюну и слегка высунул язык, обнажив зубы. Это были замечательные зубы, ровные, как кусочки сахара, и просто белоснежные.

Он покосился на мою слегка приподнятую правую руку, повернулся на каблуках и зашагал прочь.

Блондинка на диване осталась в одиночестве, и я подошел к ней. Если красотка — девушка Эндона, тем лучше. Он меня настолько вывел из себя, что просто грех было не попытаться встрять между ними. По совести говоря, я намеревался сделать это еще до того, как вышел из себя. Из всех женщин, сшивающихся вокруг, она была, по-видимому, единственной, которая не побежала бы в «Скорую помощь» при одном виде крови. Я надеялся, что она любит общество, а не только свое положение в нем.

— Салют, — начал я, — хотите раздобуду для вас выпивку, или норковое манто, или что-нибудь еще в этом роде?

Она улыбнулась. Прекрасно. Зубы почти такие же красивые, как у Пупелла. Кроме того, с высоты моего роста и с того места, где я находился, было заметно, что она обладала прелестями, которых вовсе не было у последнего.

— Благодарю вас, не надо, — сказала она. — Однако можете сесть. Мне показалось, что вам не очень-то удобно там у стены.

— Так, значит, вы обратили на меня внимание?

— Я решила, что кто-то повесил модернистскую картину. — Она улыбнулась, и улыбка была вовсе не холодной. — Хотя сама предпочитаю старых мастеров.

— Почему вы думаете, что я не старый мастер?

— Вы не старый и никакой не мастер.

— Очень мило. Я вынужден признать, что мои лохмотья слишком живописны, однако я пытаюсь внедрить в общество свежий стиль.

Она покачала головой:

— Нет, правда, вы это сделали нарочно или вам никто не говорил, как следует одеваться для званого ужина?

— Я не собираюсь питаться при помощи моего одеяния. Честно говоря, можно вообще отказаться от еды.

Я сказал правду, потому что в скитаниях по дому наткнулся на бесконечно длинный обеденный стол, уставленный приборами, карточками с именами гостей и даже меню, отпечатанными в типографии. Все меню были на французском языке.

— Я просто боюсь есть, когда не могу прочитать, что передо мной в тарелке, — продолжал я.

— Придется мне переводить для вас, — рассмеялась она.

— Показуха. Однажды я организую ужин для этой команды, только меню будут напечатаны на абиссинском. Тогда поглядим, какие они эрудиты.