Обнаженные розы - [86]

-Господи...-выдохнула я тонким голосм, и стиснула зубы.-А-ай...

Я не смогу, поняла я.

Боль становилась невыносимой. Она подчиняла и порабощала меня. Мне нечего было ей противопоставить. Я не могу.

Боже, как больно... Р-р-р... Фак! Кур-рва...

Я не знала, что так бывает... Господи... Я с усилием жмурила глаза. Я пыталась пережить, стерпеть разрывающую мои ступни бешеную боль.

Вязко и глухо стучало сердце. Вместе с болью тело наполнял иссушающий жар.

При каждом шаге с моих уст срывался дрожащий вздох. Мои ноги были в огне. В пламени бесконечной, неистовой боли.

Боль торжествовала в моей плоти, в моей крови, в моих ногах.

А до двери было ещё слишком далеко.

Я не смогу... Господи. Я не могу!

Я всхлипнула, сжала губы.  Зажав нижнюю губу зубами, я шагнула вперёд.

Резко возросшая боль выдавила из меня вдох. Я закричала, запрокинув голову.

Я чувствовала, что мои ступни увлажнились, промокли и стали липкими от крови.

С трудом дыша, ощущая, как взбешенно галопирует пульс в венах, я сделала очередной шаг дрожащей ногой.

-А-а-ай!-кривясь, простонала я.

Горячие слёзы боли застилали взор.

Я несколько раз поморгала глазами.

Осталось не много... Я смогу. Я смогу... Я смогу!

Я шагнула вперёд. Я опустила израненную ногу на стекло.

Осколки вошли на всю глубину, они были внутри моих ног.

Они жгли, резали, разрывали мои ногу.

Я тихо рыдала. Боль когтями взбиралась по ногам, глубже вгрызалась в плоть.

Живот и грудь вздрагивали, когда я втягивала воздух.

Я ступила дальше, и глухо, стиснув зубы зарычала, втянула воздух, задохнулась от накатывающего, пульсирующего мучительного ощущения в ногах.

Мои ноги снова вздрогнули, колени подогнулись.

Боль жгла, сжигала и рвала мои ноги.

Я не могла это терпеть. Не могла. Не могу, я больше не могу.

Ощущая холодок на вспотевшей коже лба и морозную щекотку на вспотевшей шее, я, пересиливая себя, надрывая волю сделала следующий шаг.

Я вскрикнула. Не сжимаясь, не стараясь скрыть боль.

Я закричала от проникающей, глубоко прожигающей, бесконечной и сумасшедшей боли.

Боль лишала меня сил, храбрости и силы воли. Я не могла...

Я заставляла себя идти дальше.

Боже... Боже, я не знала, что так бывает... Господи...

Шаг... ещё шаг... А, Боже... Ещё... Ещё чуть-чуть... Я справлюсь... Я смогу...

Мое тело содрогалось от накатывающего, сотрясающего болевого шока.

В воспоминании вспыхнул эпизод из детства.

Я тогда была уже одна.

Отца только, что посадили. Мать ушла за месяц до этого. Я была одна.

Одна среди родственников, близки и дальних, которые презирали моих родителей и ненавидели меня.

Я вспомнила, как тётка Барбара, наказала меня, и сказала, что я не буду есть до Понедельника.

Я украла еду.

Я помню, как она остервенело била меня ремнем. Я помнила, как металлическая пряжка стегала мою спину.

Эти кровоподтеки и синяки ещё два месяца оставались на мне.

А на пояснице где пряжка ремня рассекла мне спину, у меня навсегда остался длинный, похожий на волос узкий, белёсый шрам.

Тогда я слёзно молила, чтобы она тётка Барбара перестал бить.

Но она так разошлась... Она мстила мне за моего отца, за мою мать.

Она мстила за свою ненависть.

Её остановил наш дворецкий. Дональд.

Единственный из слуг, не боявшийся перечить моим родственникам и любящий моего отца.

Сейчас меня поражала боль куда более свирепая, чем от хлестких ударов ремнем.

Я ступила правой ногой. Почувствовала, как стекло в ноге глубоко вдавливается в мышечные ткани, казалось хищные осколки стекла едва не достигали надкостницы...

Стекло отзывалось звонким шорохом, на каждый мой шаг.

Меня шатало. Ступни горели, пылали приступом режущей боли.

Я шла прихрамывая, едва перебирая изрезанными ногами.

Дверь... Главное дойти до входной двери.

Господи... Да что ж так... Так больно... Боже... А-а-й...

С моих губ сорвался новый стон. Руки дрожали. Дрожь трясла за плечи, толкала в ноги.

Я боялась уронить Иру.

Я ослабела. Боль истощила меня, высосала жизнь, выжрала силы...

Я больше не могла идти.

СТАНИСЛАВ КОРНИЛОВ

Среда, 18 июня

Когда он вышел, оставив Нику одну, в нём окрепла устойчивая мысль, что если с ней что-то случится, он застрелится.

Стас знал, что будет элементарно не в силах это вынести.

Да. Вот так.

И сейчас он корил себя за то, что оставил её.

Он гнал от себя поганые мысли. Мысленно проклинал Романтика.

И ещё ругал себя последними словами.

Он был виновен в неудачной засаде. Он был полностью виновен, что Романтик обозлился.

Стас знал это.

Домбровский и Арцеулов молчали.

Между ними на двоих молчание было мрачным, тяжелым, удрученным.

Коля владел собой хуже всех.

Он мерил площадку подъезда широкими, быстрыми шагами, два раза наорал на людей, что выглянули из квартир и спросили в чем дело.

Арцеулов молча курил. Уже восьмую сигарету.

Всех изводила мысль, что они могут только ждать.

И затаившийся этажом ниже отряд специального назначения, прибывший несколько минут назад, тоже вынужден ждать.

Ждать... Ожидание изматывало, нервировало и мучало.

Корнилов последние десять минут стискивал руками деревянные перила лестницы, пытаясь справиться с накатывающими волнами въедливых опасений.

Майор пытался быстро понять, что он может сделать и, что предпринять.